Эта музыка была не просто неприятной. Она была физически мучительной. Она вызывала тошноту, головную боль, чувство иррациональной паники. Она воздействовала непосредственно на нервную систему, в обход слуха. Словно звуковые волны несли в себе не просто колебания воздуха, а… информацию. Негативную, разрушительную информацию. Код распада.
– Что это? – прокричала Кори, зажимая уши. Но это не помогало. Звук проникал сквозь ладони, сквозь кости черепа.
– Не знаю! – крикнул я в ответ. – Похоже на… Вивальди. Но…
Я не мог подобрать слов. Музыка становилась громче, хаотичнее. К диссонирующим аккордам добавился ритм – неправильный, хромающий, похожий на стук сердца умирающего. Та-там… та-да-дам… та-там… Этот ритм резонировал с вибрацией черного камня, который Кори все еще держала в сумке. Я чувствовал это. Камень и музыка были связаны. Возможно, камень был резонатором? Или источником? Эта мысль была ужасной. Мы сами принесли эту заразу сюда? Или она следовала за нами, как тень? Мы стояли на пустой платформе, оглушенные этой звуковой атакой, не зная, что делать. Бежать? Но куда? Вокруг была только тьма и эта станция «Нигде». Вернуться в поезд? Но музыка шла оттуда. Она превращала вагон в камеру пыток. И тут я заметил кое-что еще. Ветер. Он не просто завывал наверху. Он дул здесь, на платформе. Но дул странно. Неровными порывами, которые словно подчинялись рваному ритму музыки. И он нес с собой… пыль. Ту самую серую, мелкую пыль, что я видел во сне про коллайдер. Она вихрилась в свете фонарей, танцевала свой безумный танец под аккомпанемент искаженного Вивальди. Пыль оседала на одежде, на лице, скрипела на зубах. Она пахла так же, как воздух во сне – ничем. Пустотой.
– Это… это как во сне, – пробормотал я, отряхиваясь от пыли. – Коллайдер… пыль…
Кори посмотрела на меня расширившимися глазами.
– Какой сон?
– Потом расскажу! Надо убираться отсюда! От поезда!
Музыка достигла крещендо. Диссонанс стал почти невыносимым. Ритм сбивался, захлебывался. Казалось, сам поезд вот-вот развалится на части под напором этого звукового безумия. И вместе с музыкой усилился ветер. Он стал почти ураганным, сбивал с ног. Пыльный вихрь закрутился вокруг нас, ослепляя, не давая дышать. Мы инстинктивно пригнулись, закрывая лица руками. И в этот момент музыка резко оборвалась. Так же внезапно, как и началась. Наступила оглушающая тишина. Ветер стих. Пыль начала медленно оседать. Мы выпрямились, оглушенные, дезориентированные. Поезд стоял все так же неподвижно. Но теперь он казался… другим. Более старым, более ржавым. Словно за те несколько минут, пока играла музыка, он постарел на десятилетия. Или словно он побывал в другом измерении и вернулся оттуда изрядно потрепанным. Мы посмотрели друг на друга. Лица были бледными, покрытыми слоем серой пыли. В глазах стоял ужас. Что это было? Звуковая галлюцинация? Психическая атака? Или реальное проявление той силы, что обитала в трещине? И какое отношение к этому имел Вивальди? Музыка, которую любил Октав. Музыка, под которую он, возможно, открыл свою трещину. Теперь эта музыка стала оружием. Или симптомом распада. Я посмотрел на будку, где мы нашли манекен с запиской. «Не туда». Может быть, это относилось не к направлению, а к самому поезду? Может, нам не следовало на нем ехать? Может, он и был ловушкой? Транспортом, который везет не к цели, а к распаду, под аккомпанемент безумной музыки? Вопросов было больше, чем ответов. А тишина, пришедшая на смену какофонии, была не менее зловещей. Она была тяжелой, беременной новым ужасом. Мы стояли на платформе станции «Нигде», покрытые пылью из чужого сна, и не знали, куда идти и что делать дальше.