И плевать, что душа горит. Она же уже не чувствует боли.
Мы живём со Святославом “спокойно”. Если это можно назвать жизнью. Он теперь молчит даже в церкви, а я… я просто пью. Чем больше виски, тем меньше болит. Ложь. Боль просто становится тише.
Если бы не та ночь… Если бы я не разорвал её плоть, как дешёвую ткань… Нет. Не оправдывайся. Ты хотел именно этого. Чтобы отец увидел, на что способен его сын. Чтобы он почувствовал хоть что-то.
Стопка опрокидывается в горло. Огненная река. Горит? Пусть. Я уже привык к пеплу внутри.
Хочу бросить всё. Бросить эти жалкие попытки купить его любовь кровью и грязью. Но не могу. Он – мой воздух. Мой яд. Моя единственная причина дышать и задыхаться.
– Любовь, – хрипло смеюсь я в пустоту. – Все твердят: “Люби!” А я не хочу ничьей любви. Только его. Даже если для этого мне придётся спустить в болото сотню таких, как Алекса.
Но что дальше? Снова виски? Снова звонки “лучшим адвокатам”? Снова…
Мысли размываются. Отец, ты гордишься? Твой сын – чудовище. Твоё чудовище.
Планы роились в голове, как мухи над падалью. Но телефон вновь впился в мозг звонком. Не сейчас.
Второй звонок. Проклятье.
– Сука! – рявкнул я, швырнув пустую бутылку в стену. Стекло брызнуло, как кровь. Красиво. Как в ту ночь.
Третий звонок. Ноги запутались в проводах от колонок, я едва не рухнул в кучу бутылок. Горничная уберёт. Или нет? Она же боится меня, как и все.
Четвёртый звонок. Телефон лежал на столе, придавленный полотенцем, будто его специально спрятали.
– Да, слушаю, кто?! – прорычал я, не глядя на экран.
– Серафим… – голос Святослава дрожал, как натянутая струна. – Я так больше не могу…
Не можешь молчать? Или не можешь жить с тем, что мы сделали?
– Чего ты хочешь? – бросил я, опрокидывая остатки виски. Говори быстрее. Мне нужно придумать новый план. Новый способ заставить отца гордиться.
– Она… мне снится. Каждую ночь. Её глаза…
– Заткнись. – Они снятся и мне. Но я не ною, как побитая собака.
– Серафим, мы же убийцы…
– Мы? – я рассмеялся, и смех отдался в стенах, как эхо выстрела. – Ты – пешка. Я – король. А она… – она была лишь инструментом в нашей партии.
Святослав зарыдал. Слабак. Раньше надо было думать.
***
– Свят, что случилось? – бросил я, сжимая в руке осколок бутылки. Как его душа – острые края, которые ранят даже при прикосновении.