Она вдруг протягивает руку, складывает пальцы особым жестом – указательный со средним и отдельно безымянный с мизинцем – и шепчет:
– Лемайкиозавры всегда находят друг друга и не бросают.
Я смотрю на её руку и мир вокруг будто проваливается на секунду. Я вспоминаю этот жест и эти слова. Тогда я в них верил… И она всё-таки помнит. Что-то ломается внутри, хрустит, как тонкий лёд.
– Но ты бросила, – хрипло бросаю ей в лицо, замечая в глазах надежду, которая рассыпается в ту же секунду. Сам не знаю, почему это вырвалось из меня.
Она дёргается, как от пощёчины. Открывает рот, чтобы ответить, но Юрьевна шлёпает перед нами катушку, амперметр, реостат и остальные предметы для опыта, а следом передаёт листы заданий.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не взорваться, чтобы не вскочить и не уйти. Мне приходится приложить уйму усилий, чтобы выдержать этот урок, эти короткие «цена деления, силу тока на 0,5 ампер, да, вот так, поверни ручку реостата». Поэтому когда звенит звонок, мне уже неважно, доделали мы лабораторную или нет, плевать на оценку, резко подрываюсь с места, хватаю рюкзак и вываливаюсь из кабинета, даже не попрощавшись с Юрьевной.
Нужно на воздух, на свободу. В зал. В грушу.
Разбить. Снести. Стереть это чувство.
В гардеробной вожусь с замком куртки, ругаясь шёпотом – грёбаная молния заела. Нана прибьёт, если я опять сломаю молнию. А внутри всё горит, кипит, срывается в крик. И тут – тихие шаги за спиной. Я замираю.
– Почему ты не сказал, если узнал? – её голос мягкий, уязвимый, осторожный.
Я молчу. Замок наконец поддаётся, и я натягиваю куртку, словно броню.
– Майки, – снова шёпот. – Я не узнала. Я не забыла.
Её слова звучат так, будто она оправдывается, будто хочет объяснить, почему тоже предала.
Я втягиваю воздух.
– Да, узнал, – разворачиваюсь к ней, в упор глядя в глаза, – но это не имеет значения. Мы просто пару раз посидели рядом на горшках, полистали книжку. Потом дороги разошлись – и всё. Ты жила своей жизнью, я – своей. Ну встретились. И что? – выпаливаю всё так, будто это действительно неважно. Но ей знать необязательно. Слова летят наружу, будто я давно держал их в себе.
Она смотрит на меня. Долго. Теперь полностью серые глаза, в которых сейчас не слёзы – пустота.
– Да, ты прав, – тихо бросает, отступая спиной вперед. – Просто посидели на горшках.