Мы позавтракали. Таня снабдила меня в дорогу пирогами своего изготовления. Начинка – капуста с яйцами. Мои любимые. У Федора Николаевича нашлась бутылка вина.
Закусывая Татьяниными пирогами, Белоконь восхищался:
– Точь-в-точь как у моей покойной матери. Что за секрет? Просил жену: «Освой производство». Рецепт записала, неделю ходила у свекрови в подмастерьях по пирогам. Но не те у нее получаются. Красивые, вкусные, а не те. Искусство!
Постепенно разговор стал деловым.
– С чего думаете начинать? – спросил Федор Николаевич.
– Посмотрю старые дела. Сориентируюсь по обстановке. Может, что-то новое за последнее время у них появилось. Побываю в Светлове.
– Интересная у вас работа, сродни партийной, – заметил Белоконь.
– Сродни партийной – это верно. Все время приходится иметь дело с человеческими характерами. Времена шерлокхолмсов миновали, в одиночку сейчас ничего не сделаешь.
Мы углубились с ним в обсуждение деталей предстоящей совместной работы.
Всюду действовал закон затемнения. За окном стояла шахтная темнота. Станции закупорены эшелонами: на запад – воинские, на восток – санитарные. На вокзалах – эвакуированные. Все забито ими: коридоры, залы, лесенки. Уходит любой состав на восток – они штурмуют тамбуры, платформы, подножки… Столпотворение. «И очутись в этой толпе какой-то Переселенец, Хауфер или фон Креслер, пусти любой слух, самый невероятный, – отчаявшиеся люди поверят, любую фальшивку примут за истину».
О том же думал в этот момент Белоконь:
– На вокзалах надо наводить порядок, иначе не мы будем управлять транспортом, а он начнет нам диктовать свои условия.
К Донбассу мы подобрались на рассвете следующего дня. «Подобрались», – иначе и не назовешь неожиданное появление за окнами терриконов.
Мое детство прошло здесь, в небольшом шахтерском поселке Яруге. Имя ему дала глубокая балка, крутые склоны которой на радость детворе густо поросли лещиной, шиповником и терновником. По весне на дне балки, где земля была влажной, расцветали удивительные цветы – красавцы воронцы, этакие пурпуровые, раскрытые сердечки, с черным, как шахтная тьма, пестиком.
Когда-то балка была ничейной, и мужики соседних сел рыли здесь угольные ямы и штольни. А потом появился предприимчивый грек, по фамилии Янгичер, он купил эту балку и прилегающие к ней земли. Заложил шахтенку. Народ ее окрестил «Яругой». Шахтенка давала в день сто девяносто пудов антрацита. Мой отец погиб на этой шахте, когда я был еще совсем мальчишкой… Мать, сколько я помнил, тоже работала на «Яруге». И я с одиннадцати лет подался на сортировку, выбирал из угля породу. В двенадцать лет я уже знал, как «мантулят» в шахте, как выхаркивают с кровью почерневшие легкие, как пьют четвертями водку, нещадно матерятся, как жестоко и зло дерутся, как, очумевшие с перепою, избивают своих жен и детей. Знал я и многое другое, что не положено знать в этом возрасте.