Автоматная очередь из слов. От стыда Люба не смогла возразить ей сразу, поэтому улыбнулась. Андрей всё понял и сразу выключил у себя звук, занялся дизайном.
– Бунт на корабле, капитана теснят, – пошутила Люба и добавила: – Ну что ж, если моя помощь не нужна тебе… – покосилась снова на диван. – Хорошо тогда. Мне так даже лучше. Андрей, пока! Напиши мне потом, после встречи, плиз. Будет пара вопросов.
Люба отключилась и выругалась матом перед опустевшим экраном.
Новенькая залезла на ее территорию. Андрей – старший дизайнер, и она, Люба, старший, а Новенькая кто? Обычный рядовой. Какое право она имела так встревать? Люба подумала, что она, будучи новенькой в свое время, ходила с раскрытыми, как крылья бабочки, глазами и только слушала-внимала Тане. И правильно: благодаря Тане она и человеком в «Игрошколе» стала, а это рвачиха хочет все и сразу. Нет, не приживется она.
Люба оперлась на стол и, скорчив лицо (вдруг стрельнуло в пояснице), медленно поднялась, встала на опухшие за встречу ноги. Сто пятьдесят килограммов у нее были на прошлой неделе, а теперь, может, и больше стало. Обрастает жиром, как деревянная палочка сахарной ватой. Она уже и не взвешивалась: стрелка на напольных весах всё равно зависла на максимуме.
С матерью в поликлинику пойду, там весы помощнее будут, тогда уже. Но как-то всё не до поликлиники было.
Придерживаясь за стену, переставными шагами Люба доковыляла до кухни. После часовых встреч ноги становились дубовыми стволами, и до вечера Люба их вовсе не чувствовала. Один коллега как-то пошутил: мы друг для друга просто говорящие головы, и Люба тогда усмехнулась про себя, что он и не подозревает, насколько близок к истине. Она, Люба, точно ждун из мемов, гомункул слоноподобный. Слава удаленке!
На кухне, со стоном согнувшись, Люба достала из шкафчика кастрюлю. Решила сварить на обед риса, к нему в холодильнике, кажется, была вареная курица. Вареное, пареное – вчера ей даже захотелось что-то исправить в своей жизни, и она приготовила здоровую еду. А сегодня хочется удавиться.
Поставила кастрюлю на плиту, но другой рукой, словно в нее вселился кто-то, ударила по кастрюле со всей силы. Кастрюля стукнулась об стену, потом об пол, мелко завибрировала там. Люба крикнула: «Тварюга!» и сползла вдоль шкафчика, зарыдала, завыла, застонала. Не девушка, а кремово-бисквитная масса «Графских развалин».