. Когда найдешь, не будешь ослеплен и не будешь познан, то было вечно в покоях Отца, но сгинуло хромой деревянной ногой к добычи злой гонцам.
Цепкий взгляд разожми – незримо к скале ты спешишь, зорок тот, кто видит малые песчинки за скалой, но не смотрит. Внимание блюди3 – с корней, в ущелье извивается яда носитель – оборотись и выпорхни к небесной кроне, которой нет конца и корню нет начала. Трижды буря вознесется – к Солнцу4 взор направишь остро, в том тебе благо.
Смутились воды пред тобой, когда оставил ты палаты бессмертного пира и сын своевольный лекарство избирает среди пещер похищенного Солнца. В Дом Священный людей покровителя не войдет желающий и не войдет кто стены обойдет иль поломает силою ограды, иль устремится злоречиво оболгать воды Мимира истока. Веревки вьешь из мутных вод, и в этом ли бездарной жизни плод? Плодами кормишь йотунские снасти, не ведая, что давно уже ты в цепкой хватке волчьей пасти.
Дите Священной бездны, учтиво добрым разумом приветствую тебя!
Ты внемли истине закона,
Где твой удел не страж над стонами ударов врат Орлога,
Где твой удел влачит непререкаемый всем равный грохот Рока
И в утешении себя надрывом неминуемой свободы
Не скроешь раненый костер души стяжаний боли —
Ты вмиг увидишь благо поневоле,
Объятый горем пред порогом тайны мудреца.
Вне смерти мертвеца не познать закона вечного огня
Шепчи себе сквозь сумерки заветного конца: «В объятиях рассвета молчание откроет тайну неба, где озаренный духом свет дорогу к дому Всеотца хранит. Величие есть покой».
Долго придется
в горькой печали
рождаться на свет
мужам и женам!
С Сигурдом я
теперь не расстанусь!
Сгинь, пропади,
великанши отродье!
(«Поездка Брюнхильд в Хель», строфа 14)5
Цикл вечного вращения гончарного колеса обрекает на горькие печали смертного сна, беды он несет, и великанши отродье в муках материи чинно навлекает гнет тирана продажи обременения страданьем. Несчастный рой мужей и жен в невежестве отвергли долг и воле блудной предались, служа техничным властным великанам в гордый и прижимистый подчин. Не ведают, что служат великанам грузным, жадным, темным6, ища в сырой материи и выбросе алчности награды, выживают за томления в цепях порока и кричащей толпе лицемерно в угоду улыбаются ненавистью от присвоенной гордости, не зная, что высокомерие прячется за старухой чванливой железного морока. В распрях делят мертвый Имира кусок и надеются смерти не встретить, подкупив ее срок. Направь высокомерье к подлецам забвенья, отвергни страх, гонимый волей йотунской утробы, плетущей предательские сети брату в кровной мести. Страх владеет пороком, от страха предаст сын отца за бахвальство пред лживым оброком, от страха потери того, что счел своим, Богу вменяешь подхалимство иль укор за недовольство пред судьбой. Живой наживает деяния, а труп копит вещи из мертвой материи, ища богатства, а поистине владея нищетой убогого, голодного недостатка.