и надрывной ораторской речью фюрера. Мне захотелось выключить радиоприемник, но за меня это сделал поморщившийся Вольфганг. Похоже, войну здесь ненавидела не я одна.
…В декабре 1941-го тон радиосводок стал меняться: в нем чувствовалось растущее нетерпение от того, что Москву быстро захватить не удается, первоначальные планы рушились, и даже сквозь буффонаду восторгов о героизме немецких воинов ощущалось нарастающее разочарование от затяжных боевых действий. Значит, советские войска удерживают позиции, обороняются, не дают врагу подойти к столице. Слушая радио, впервые – с зарождающейся надеждой – я узнавала о затянувшихся боях, длительных месяцах обороны и с огромной радостью о начавшемся наступлении наших.
Машина нацизма, чувствуя растущее сопротивление, впервые встретив отпор после легких побед, оккупации в несколько дней европейских территорий, произошедших, порой, без единого выстрела, обескураженная отчаянным противостоянием Красной армии, с удвоенным усилием раскручивала свои механизмы, отправляя на войну все новые мобилизованные силы. Я часто наблюдала, как по центру города ровными колоннами шли все новые и новые полки будущих солдат. Они направлялись на фронт – убивать наших ребят, и осознавать это было невыносимо. Кто-то из них мог выстрелить в моего отца, моих одноклассников, моих соседей… Но солдаты все шли, их было так много, как будто этот поток не иссякнет никогда.
Я смотрела на лица провожающих их горожан, но восхищение и восторг были написаны далеко не каждом из них: скорее беспокойство от того, что война никак не закончится, требуются все новые ресурсы, а, значит, мобилизовать в скором времени могут и их подрастающих детей. Малыши же воспринимали размеренный строевой шаг колонны, скорее, как диво, способное развлечь в небогатой событиями провинции.
Зима 1942-го, гораздо более теплая, чем те, к которым я привыкла у нас, на Украине, с частыми дождями, ночными заморозками и невысоким снежным настом, запомнилась мне еще одним событием – новой работой.
Более полугода мой шестнадцати-восемнадцати-часовой трудовой день, начинающийся с пяти утра и завершающийся после десяти вечера, проходил в постоянных делах и заботах, но все-таки размеренно, по заведенному и уже ставшему привычным распорядку, а, значит, – спокойно. В фермерском хозяйстве Вольфганга и Марии Виц работы было невпроворот: она не заканчивалась ни с наступлением нового утра, ни с приходом очередного сезона. Как и у себя дома, рассвет я встречала в сарае, где ухаживала за скотиной, днем помогала Вольфгангу и Марии по хозяйству: мыла, убирала, стирала, таскала тяжелые ведра с кормом для сельскохозяйственных животных. Но были и радостные моменты: мне доверяли нянчить и воспитывать детей хозяев. В общем, все, как в жизни до плена, только здесь я это делала не для себя, да и выбора особенно не было.