К телу.
К живой, голодной, горящей женщине, у которой когда-то были сомнения, тревоги, вопросы. Но сейчас – только пот, тепло, плоть и соль на губах. И он – внутри меня, как будто пытается прочитать моё нутро с обратной стороны.
В этом не было романтики. Это не было о любви.
Это было о возвращении.
К себе.
К той, что когда-то боялась, стеснялась, старалась быть удобной. А теперь – дрожала от удовольствия и жадно ловила его ритм, как будто вся жизнь была ради этой одной ночи. Он вошёл в меня снова, сжимая мои бёдра, будто хотел оставить след. Его грудь ударялась о мою спину, его дыхание било в ухо. Я выгибалась, царапалась, грызла губы до крови.
Он целовал меня с жадностью, как будто хотел выжечь мой вкус себе в память.
Потом мы лежали, потные, вонючие, живые.
Он зажёг сигарету, я смотрела в потолок и впервые подумала: может, я не просто путешествую. Может, я возвращаю себе части, которые отдала другим.
Он дал мне глоток мескаля.
– Это мексиканский бог. Он делает боль красивой.
– Ты делаешь то же самое.
Мы не разговаривали больше. Он заснул. А я лежала, вглядываясь в трещину на стене, и думала:
Женщина может забыть имя. Но она не забудет, как её трахали.
Как будто последний раз.
На следующее утро он исчез.
Просто не было рядом – ни в постели, ни в квартире. Только тёплая сковорода на плите, жареные томатильо, капли масла на столешнице, как крошечные ожоги.
На записке – коротко:
«Это еще не всё. Приди в полночь. Будем готовить друг друга».
Я ушла. Бродила весь день, будто в лихорадке. Улицы Мехико казались ярче, чем вчера. Пот стекал под грудью. На плече остался след от его зубов – маленькая, болезненная метка, как будто он сказал: «Я был здесь. И ещё буду».
Я пришла ровно в полночь. Без белья. Без помады. С распущенными волосами и животом, сжавшимся от предвкушения.
Он открыл мне в фартуке. И только.
Под ним – ничего.
– Ты голодная?
– Да.
– Тогда сначала – я.
Он поднял меня на стол. Одним движением – сильным, точным, как будто знал, где у меня центр тяжести, где начинается желание. Посуда сдвинулась в сторону: бокалы звякнули, вилка упала на пол. Он не обратил внимания. И я тоже.
Я уже была не женщиной, а подачей дня – блюдом, поданным горячим. Села на край, раздвинув ноги, и не думала ни о приличии, ни о последствиях. Только о нём – стоящем на коленях, между моих бёдер, с выражением на лице, как будто он сейчас будет говорить молитву, но ртом к моей коже.