Да и в самом деле, была ли она? Не во сне ли коротко примарилась ему русоволосая гостевальщица, чтобы теперь исчезнуть навсегда?
При этой мысли полные губы Пушкина расплылись в улыбке.
– Вся жизнь подобна сновиденью, – пробормотал он. А затем встряхнул чёрными, как смоль, кудрями и, устремив взор в безвидный проём окна, принялся декламировать приглушённым голосом строки из собственной поэмы, давно набросанной вчерне, да так и не завершённой:
…Пускай любовь Овидии поют,
Мне не даёт покоя Цитерея,
Счастливых дней амуры мне не вьют.
Я сон пою, бесценный дар Морфея,
И научу, как должно в тишине
Покоиться в приятном, крепком сне.
Приди, о лень! приди в мою пустыню.
Тебя зовут прохлада и покой;
В одной тебе я зрю свою богиню;
Готово всё для гостьи молодой.
Всё тихо здесь: докучный шум укрылся
За мой порог; на светлое окно
Прозрачное спустилось полотно,
И в тёмный ниш, где сумрак воцарился,
Чуть крадется неверный свет дневной.
Вот мой диван; приди ж в обитель мира:
Царицей будь, я пленник ныне твой.
Учи меня, води моей рукой,
Всё, всё твоё: вот краски, кисть и лира…
Забыв следующую строку, Пушкин сбился, умолк в досаде; и вдруг понял, что сна-то у него ни в одном глазу. Тогда он зажёг свечи. Выбрал среди обожжённых и обкусанных перьев на столе наиболее пригодный из этих оглодков, остальные смахнул на край столешницы – и, взяв чистый лист бумаги, принялся писать эпистолу Жуковскому:
«Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моём положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро всё переменилось: отец, испуганный моею ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь; Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я всё молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился (в черновике: заплакал, закричал). Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, се fils dénaturé1