Мы неизбежно снова и снова наталкиваемся на главные факты истории в нашем личном опыте и там их подтверждаем. Вся история становится субъективной, иначе говоря, фактически нет истории, а есть лишь бесконечная биография. Каждый ум должен сам осознать весь урок, пройти весь путь. Он не познает того, чего не увидит собственными глазами и не проживёт собственной жизнью. Если прежние поколения свели что-то к формуле или правилу для удобства, мы рискуем утратить истинное понимание, ибо правила возводят стену, за которую мы и не заглянем. Когда-нибудь мы потребуем возмещения этого убытка и сами проделаем эту работу – пусть даже позже. Фергюсон вновь открыл в астрономии многое из того, что давно было известно. И это пошло ему только на пользу.
Такой должна быть история, иначе она ничего не стоит. Каждый закон, принятый государством, указывает лишь на некий факт человеческой природы – и только. Мы должны внутри себя увидеть необходимость каждого факта, понять, как он мог и должен был возникнуть. Так мы подходим к любому общественному или частному деянию – к речам Бёрка, к победам Наполеона, к мученической кончине сэра Томаса Мора, или к казни ведьм в Салеме, к фанатическим «пробуждениям» и модным увлечениям магнетизмом – в Париже или у нас. Мы предполагаем, что, окажись мы под тем же влиянием, нас постигло бы то же самое, и пытаемся умом постичь всю цепочку шагов, чтобы достичь таких же вершин или такой же пропасти, какие выпали на долю нашего собрата – действующего «от нашего имени».
Всё любопытство к древности, вся тяга выяснить тайну пирамид, подземных городов, Стоунхенджа или кругов Огайо и Мексики, Мемфиса, – на самом деле стремление уничтожить это дикое и бессмысленное «там» или «тогда» и заменить его «здесь» и «сейчас». Беллцони копает и замеряет гробницы и пирамиды в Фивах, пока не поймёт, чем именно «страшные чудища» прошлого отличаются от него самого. Как только он убедится, в общих чертах и в деталях, что это дело рук таких же людей, как он, имеющих те же мотивы и цели, которыми руководствовался бы и он сам, загадка перестаёт существовать: его мысль теперь протянулась по всем этим храмам, сфинксам, склепам и оживила их в уме – сделав их частью настоящего.
Готический собор свидетельствует: «Это сделали мы – и не мы». Конечно, создатели – люди, но в них мы не видим «наших» людей. Чтобы понять собор, мы должны встать на место зодчего. Представить себе, как возникали первые святилища в лесной глуши, как бережно мы повторяли первые образцы и понемногу украшали их в меру растущего богатства нации. Тот смысл, который придаётся деревянным резным украшениям, внушил нам украсить целую гору камня, из которой воздвигли собор. Когда мы представим католическую церковь, крест, церемонии, шествия, лики святых и поклонение образам, мы, словно сами, создадим этот величавый храм. Мы поймём, как он мог и должен был родиться. Мы найдём разумное объяснение.