Домой вернулся засветло, короткий зимний день ещё не успел закончиться, но выйти из дома он уже не сможет – откажут ноги. Он дотянет до весны – в первые солнечные дни, которые нагрянут в марте, его выведут на крыльцо, усадят на потрёпанный венский стул, оставшийся в наследство от отца. Жадно будет смотреть на холодный солнечный диск трезво осознавая свою беспомощность, но ещё пытаясь впитать льющуюся от светила энергию,.
Смерть придёт за ним через два дня – источённый переживаниями и отсутствием нормальной еды организм всё—таки даст шанс в последний раз обнять Марию, отводящей в сторону заплаканные глаза, попросить прощения за мелкие грешки и необеспеченную старость, потом тихо уснуть.
На похороны придут немногие, едва наберётся человек десять, поминки также будут скромные – не до жиру. А через неделю, не дождавшись положенных сорока дней (кстати, новые властители дум данный предрассудок почему—то искоренять не стали), в дом Марии войдёт Валентин. Про беременность Марии он ещё не знает.
C
Мария и Валентин жили вроде бы дружно, к прошлому не возвращались (по умолчанию, как теперь говорят), только не знал Валентин, что боль утраты Мария глушила мелкими проблемами, подчас надуманными, домашними делами, хозяйственными заботами – в общем всем, за исключение заброшенной пасеки, детища Николая, чтобы не тревожить душу. Незадолго до войны все прознали про окончание переходного периода в истории страны, во время которого сбылось мудрое предсказание вождя мирового пролетариата о превращении отсталой нэповской России в передовую страну.
И действительно – на прилавках появился товар, сократились, а потом и вовсе исчезли очереди в магазинах, заговорили о необходимости материальной заинтересованности работников в городе и на селе при обязательном соблюдении принципов дисциплины труда и взаимовыручки, появились предметы потребления для людей, словом, ширпотреб, трудные времена уходили понемногу в прошлое.
Бодрило.
Казалось, дорога в город теперь открыта, но у Марии что—то внутри сломалось, да и Валентин особого желания переезжать не выказывал. Нашлось и ему дело в сельском клубе – том самом. Воспевал он теперь изобразительными средствами поэзию труда, преобразованный мир, открывал внутреннюю сущность явлений, клеймил варварские преступления агрессивного империализма, обличал пороки общества. Техника – в основном графика. Откуда в нём этот талант, Мария так и не поняла, правда было одно сомнение: оформили его художником очень быстро после того случая с первым мужем, но вопрос так и остался висеть – нет, не в воздухе, а где—то там, в подсознании: шлейфом тянулось прошлое, роем наплывали воспоминания, с которыми не совладать, не спрятать от себя, не обмануть.