Что касается меня, то охотно признаюсь: я испытала огромное удовольствие оттого, что Давид остепенился. Возможно, с моей стороны это было эгоистично и смешно, но я не говорю, что я святая. В то время, до всей этой истории, мой муж вел себя легкомысленно. Мы были женаты три года, и он часто не ночевал дома под тем предлогом, что задержался на работе допоздна и лег спать прямо в офисе. Когда он не приходил домой, я не могла уснуть. Всю ночь ходила из угла в угол, слушала грустную музыку, открывала бутылку вина, пела и плакала, лелея свою боль. Я, словно подросток, красиво обставляла свою печаль, мне только это и оставалось, чтобы почувствовать себя живой, и еще ярость, а следом ревность. Я мысленно рисовала образ его любовницы: она наверняка была совсем не такой, как я. Она точно не работала в полиции (одной полицейской не изменяют с другой полицейской). И любить умела лучше, чем я. Скорее всего, хорошо готовила: Давид всегда был гурманом. Я никогда не обладала этим талантом, как и не умела проявлять свои чувства: я не была ни нежной, ни мягкой, ни беззащитной. Я представляла себе свою соперницу взрослым ребенком с белоснежной кожей, которому ничего не нужно – только смеяться и любить, она виделась мне ужасной притворщицей, которая с озабоченным личиком, прикусив губу, спрашивает обо мне: “Как там твоя жена?” А он отвечает: “Знаешь, Элен такая холодная, до нее невозможно достучаться”. Я ненавидела его. Клялась себе, что закачу ему сцену, что буду вести себя как опереточная любовница, а если понадобится, то и шантажировать тем, что убью себя. Но стоило ему вернуться – в те ночи, когда он все-таки возвращался, – я ныряла под одеяло и, закрыв глаза, старалась ровно дышать и надеялась на ласку, на объятие. Он падал в кровать и замирал. Я поворачивалась к нему и в конце концов успокаивалась, влюбленная в него так, что даже не смела с ним заговорить. Я не хотела давать ему повод уйти от меня.
После Революции и введения новых правил все изменилось. Давид больше не мог ничего от меня скрывать. Теперь он всегда проводил ночь дома и возвращался вечером в один и тот же час. Произошло то, на что я так надеялась. Опережая мои расспросы, он сообщил, что начальник отныне запрещает ему ночевать на работе, потому что это не одобряется, что свет, горящий в офисе всю ночь, наносит вред природе, кроме того, все обязаны соблюдать график работы, оглядываться на профсоюзы, на трудовую инспекцию… Короче, нес всякую чушь. Но я победила стряпуху.