«Выгадал времечко, змей подколодный! – злился Святослав. – Не иначе, в Киеве у Всеслава свои людишки имеются. Ну ничего, вот разделаюсь с чехами, доберусь и до тебя, кудесник Всеслав. Ужо припомню я тебе и сожжённый тобой Новгород, и твой тайный сговор с Изяславом!»
* * *
Во Владимире-Волынском русскую рать поджидал польский посол, проявляя нетерпение, поскольку польское войско уже в полной готовности стояло под Сандомиром. Князь Болеслав в свойственной ему манере уже успел объявить чешскому князю «войну до последней головы» и теперь рвался в битву, снедаемый ратным духом.
На военном совете в тереме владимирского князя польский посол Дыглош изложил своим русским союзникам, где именно Болеслав намерен вторгнуться в пределы Богемии. При этом посол показывал на карте, нарисованной на широком листе пергамента, через какие города и веси предстоит пройти союзным ратям, какие реки и горные перевалы придётся преодолеть.
Вопросы послу задавал Перенег, поскольку именно его Святослав поставил во главе всего русского войска. Молодые князья Олег и Владимир должны были во всём повиноваться тысяцкому. Особенно это уязвляло воинственного Владимира, который за полтора года до этого заключил мирный договор с поляками в приграничном городке Сутейске. Тогда Святослав Ярославич, видя ратные успехи племянника, доверил ему главенство на тех переговорах, надеясь на его неуступчивость. Вдобавок Святослав хотел посильнее уязвить поляков, которые не смогли одолеть в битве совсем юного владимирского князя и в результате были вынуждены принять его условия мира.
Дыглош, присутствовавший на переговорах в Сутейске, ныне не скрывал своего уважения к Владимиру Всеволодовичу, хотя тот был самым молодым из предводителей русского войска. Сыну Всеволода лишь недавно исполнилось двадцать три года.
Двадцативосьмилетний Олег внешне напоминал былинного витязя благодаря широким плечам и гордой посадке головы. К тому же его очень красили усы и небольшая светло-русая бородка. Тяжёлый, пристальный взгляд Олега слегка настораживал польского посла: ему казалось, что тот питает внутреннюю неприязнь к польскому князю или вообще не доверяет всем полякам.
«Воистину, сын уродился в отца!» – невольно подумал Дыглош.
Дыглош неплохо знал Святослава Ярославича, который, при всей своей начитанности и обходительности в речах, тем не менее в душе питал глубокое недоверие ко всякому мирянину или лицу духовному, словно исподволь ожидал подвоха или подлости от любого человека. Взгляд у Святослава Ярославича был столь же пронизывающий. То был взгляд скептика, давно разуверившегося в людских добродетелях.