Ты опустил глаза, вспоминая давно забытые моменты своей жизни:
– Знаешь, когда мы рождаемся, перед нами простираются тысячи дорог, каждая ведёт нас куда-то своё. И вот однажды, гуляя по старому району города, я увидел эти шины – грязные, запылённые временем, ненужные никому больше. Они казались такими одинокими и потерянными посреди тротуара, который уже забыл их назначение.
Ты замолк ненадолго, пригубив кофе из чашки рядом:
– Тогда мне вдруг стало ясно, что моя задача заключается в том, чтобы рассказать их историю миру. Ведь каждый предмет имеет свою судьбу, своё прошлое, полное событий и чувств, даже самые обыденные вещи. Я начал рисовать эту картину ночью, вдохновлённый тишиной старого двора, ароматом мокрой травы после дождя и шумом проезжающих машин. Эти шины стали символом нашей быстротечности, мимолетности наших путей и хрупкости человеческих желаний.
– Ты понимаешь искусство гораздо глубже многих людей, девочка. Пусть твоя дорога будет светлой и наполненной смыслом, каким были мои старания подарить новую жизнь старым шинам.
Ты заставлял меня видеть то, чего не видела, слышать то, чего не слышала, чувствовать то, чего не чувствовала.
Потом ты сел за мольберт, и я увидела, как хаос в твоей голове начинает обретать форму на холсте. Твои движения были стремительными и точными, и немного колдовскими. Вспыхивали и гасли, линии переплетались и расходились, рождая нечто новое, нечто живое. Я смотрела, затаив дыхание, как из-под твоей кисти рождается мир, мир, увиденный глазами гения.
Ты провел меня в святая святых – мастерскую, где пахло скипидаром и выдохшимся вдохновением. Пыль веков, казалось, осела здесь, укутав холсты саваном безвременья. На мольберте, как на алтаре, стоял недописанный портрет – женщина с глазами, полными то ли мольбы, то ли проклятия. Ее губы, словно надтреснувшие лепестки, шептали невысказанные слова.
Ты говорил, много говорил, захлебываясь словами, как будто боялся, что они задохнутся в тебе. Речь твоя была подобна калейдоскопу – осколки правды и вымысла, боли и восторга складывались в причудливые узоры.
– Искусство – это крик души, Маша, – ты хрипел, сжимая мои плечи до боли, – крик, рожденный из бездны отчаяния и вознесенный до небес надежды!
Ты водил пальцем по холсту, как по ране, и я видела, как дрожит кончик кисти, словно осиновый лист на ветру.