– Отели убирает? Ну, конечно. Что ж он на шахту не пошел? Песок выметать по-любому приятнее, чем угольную пыль у себя дома глотать? Правильные понятия у твоего Серого, согласна, – сказала Леся с театральным сарказмом.
– Не злись. Я не хочу его историю обсуждать. Может, и отели. А может, и нет. А хотя бы и отели. Лесь, вот смотри, я отели убираю, а ты статьи пишешь. А от кого пользы больше?
– Ну, давай еще ты меня покусай. Все, капитулирую, – сказала Леся, поднимая руки вверх.
Она знала, что иногда важно вовремя закончить разговор. Со своими статьями она сама разберется. К тому же эти статьи ей достались вместо мужа и детей, стало быть, ближайшие родственники. Не будет она их обсуждать, даже с Викой.
* * *
Леся с удивлением отмечала, что прожила на острове всего неделю. Здесь было какое-то длинное-длинное время, объемное, вмещающее в себя столько всего, что Лесе хватило бы на год ее прежней жизни. Прошла только неделя, а есть нелюбимые Федя и Веня, регулярно подмигивающий Марк Ефимович, радостные инфантилы Гоша и Рита. И Серый. Леся думала о нем все чаще.
Думала не просто, а усиленно. Можно сказать, интенсивно думала. Потому что в рамках своей доморощенной философии верила, что мысли материальны. Старалась притянуть мыслями этого грубияна. Зачем? Чтобы взять реванш? Или помириться?
Но его не было. Леся с каждым днем все больше увязала в снах наяву, разыгрывая сценки с его участием. Вот идет она, такая вся из себя, на базар, а тут Серый навстречу. А она ему так небрежно, дескать, думала, что он уехал уже. Типа появился, не запылился. Хотя нет, эта фраза какая-то простоватая. Лучше она будет молчать с оттенком недосказанности. А он неудачно так подхватывает ее сумки, и они стукаются лбами, он от смущения чуть сознание не теряет. Или, еще лучше, сидит она одна дома, а тут Федя обкурился совсем и к ней ломится, и Вика бежит за подмогой к Серому, и тот приходит и выкидывает Федю в окно. И она его благодарит, а он смущается, и они стукаются лбами. Или она с Марком Ефимовичем сидит в ресторане, подходит официант и оказывается Серым. И она как-то красиво и душевно, с особой элегантностью уходит от проктолога к официанту.
В этих грезах Леся была остроумнее Жванецкого, каждое слово – золото. И мизансцены, как у Тарковского, длинные и тягучие. Но наяву вышло, как всегда, куда бездарнее. И даже позорнее.