Не успели нажиться с Марийкой в новой избе, не успели налюбиться, началась война. Завыла Марийка, запричитала. Вцепилась в Ефима, когда мужиков отправляли. Убивалась, что больше не увидятся, а Ефим посмеивался, что воевать недолго будут. Приедут на войну, шапками фашистов закидают, как многие тогда говорили, и вернутся домой. Шапок не хватило, чтобы закидать, а уж домой вернуться дорога долгой оказалась…
Бои сильные шли. Они прорывались из окружения, фашисты пытались отрезать и уничтожить разрозненные отстатки полка. И тут Ефим случайно встретился с бригадиром. Даже не встретился, а издалека заметил, аж сердце ёкнуло, словно подсказать хотело, что это он – сволочуга. А Ефим не поверил, увидев его. Думал, померещилось. Сколько дней и ночей без отдыха. Не то может привидиться. Просто что-то знакомое показалось в солдатике, когда он остановился, потом медленно повернулся, внимательно осмотрелся, словно хотел убедиться, что его никто не заметил, а потом ужом скользнул и скрылся в разбитой хате. Ефим мотнул головой.
Опять почудилось, будто Николая Карпова – этого сволочугу увидел. Мотнул головой. Не может быть. Что ни говори, а воевали миллионы, и вдруг среди них встретить земляка, да еще в тот момент, когда выходил из окружения. Получается, они служили в одном месте – этого не может быть. А потом все же решил проверить. Неладное заподозрил.
Его рота вместе с остатками полка пыталась пробиться из окружения, а фашисты все сильнее затягивали кольцо. Бои не прекращались. А тут солдатик приотстал от всех и решил спрятаться. Для чего? Не в разведку же пошел. И бросился Ефим следом, не обращая внимания на огонь, короткими перебежками, а где по-пластунски, добрался до цели и проскользнул в избу.
Остановился. Закрутился на месте, пытаясь найти солдата, но никого не заметил. Пусто в хате. Над головой небо в дымных разводьях. Крышу снесло при обстреле. Где тут спрячешься, если всё на виду.
Снова закрутился, осматривая хату, и в углу заметил крышку подпола, наспех присыпанную всяким мусором. Подошел. Постоял, внимательно всматриваясь в мусор. Откинул крышку и невольно отмахнулся, глазам не поверил. Перед ним был Николай Карпов в солдатской одежде, скрючился на самом дне, пытаясь прикрыться каким-то хламом.
Свет ослепил его. Прищурившись, он не заговорил, а заверещал, редкий раз вставляя слова на немецком языке, чтобы не стреляли, что он дождался освободителей, что он сделает все, лишь бы оставили в живых, что ненавидит Советы и готов этих коммуняк стрелять и вешать на каждом столбе. Прикрыв один глаз, прищурился, он надеялся увидеть фашистов и с готовностью поднял руки, сдаваясь в плен. Но перед ним, чего он и в страшном сне не ожидал, стоял Ефим – это было равносильно приговору – и молча смотрел на него.