Ораз Сарыев был зол. Его люди из Мары сообщали какую-то ерунду, которую нельзя было передавать его тайному заказчику, страшному и щедрому. Надо было отправлять верных бойцов на Москву, обрабатывать некое новое лицо, и полковнику не хотелось этого делать без санкции самого шефа службы Назарова. Но заказчик, Одноглазый Джудда, очень торопил. И деньги, которые он платил, обеспечили бы детей полковника навсегда. Однако между ним и деньгами мельтешил безумец со смешной фамилией Кеглер. Кегля.
– Стоят не заботы, мой дорогой. Стоит покой. Что может быть дороже покоя? – Полковник вытер затылок и шею платком. – Да, как там наша Наденька?
Колдобину надо было бы удовлетворить этим любопытство, да и отправляться домой со своими честно заработанными деньгами, но история с Пашей Кеглером выбила его из колеи. Да ещё Наденька. Полковник, гадина, говорил с ним так, будто она ему уже отдалась. Будто так было по плану предусмотрено. А ведь нет! Издевается!
– Живёте вы правильно, Ораз Сарыевич. Живёте-е-е. А вот переживёте вы, туркмены, тысячу лет?
– Знаете, чем люди моей профессии отличаются от вас? Нет? Я скажу вам. Много сходства, много: хотим всё знать, внимательны к мелочам, цепкость… Наши вашей цепкости порой завидуют даже… Нет, разница в установочках. В установочках. Неконкретных. Ну что вам, москвичам, до нас, до туркмен? Тысячу лет вам здоровья и бодрого самочувствия.
Колдобин улетал в Россию с нехорошим чувством. Неясность. Что им дурень Кеглер? Что с ним? Впрочем, на случай всяких вопросиков в Москве он получил чёткие инструкции. «Чёткие, как в еврейском Талмуде», – хихикнул ещё туркмен, передавая его из рук в руки Ашуре, молчаливому, как дерево, и необходимому, как глоток воды.
Прощаясь с полковником, он спросил, когда тот пожелал ему счастливого пути на родину:
– А где она, Ораз Сарыевич?
Досадно, что Сарыев не понял вопроса, подумал, что речь идет о колдобинской родине и, подленько хихикнув, указал на дипломат с документами. Лучше бы он указал на фляжку.
Хуже того, по мере приближения самолета к Москве Колдобина охватывало чувство непоправимого. Не опасности, но неудачи, беды, трагедии. Было бы спокойнее, если бы полковник сообщил, что Кеглера в списке живущих больше не значится. Да, тогда была бы ясность. Один из двух должен быть неудачником. Но пока он жил…