– Так я в нем родился, Вася! Забыл? Где нас еще так оценят, как не в родной психушке? Мне хорошо здесь. Как и деду Андреичу. Опять хорошо.
– А если станет плохо?
– Жена думает, в Европу поедем. В Прагу. Пусть думает. Но я против. И деньги нужны, и Люба моя тут, с ней что?
– Ты что, всерьез припал? А ведь учил тебя Андреич: женщин всегда на одну больше, чем требуется. Если придется выбирать, с кем останешься, старик?
Раф не ответил. Кошкин в их молодые годы был красавчик, в Балашихе девки все его были. Да что Балашиха… Если б только Андреич знал… А вот теперь…
Кошкин угадал мысли Шарифа.
– Ты тоже не помолодел. Хотя тебе к лицу, – без злобы согласился он, – всему, видать, свое время, а общая мера одна.
– Нет. Просто в одной жизни упрятаны несколько. Только от предыдущей до следующей дотянуть нелегко, потому что ничего о ней не знаешь. Плывешь, как мореман без карты. Считают, у теток бабье лето… Так оно и у нашего брата есть, я понял. Для тех, кто дотянет. У Андреича уже бабий декабрь покатил. А я боюсь дожить, когда его занесет снегом. Вот тогда конец Родине.
– Ты брось этот имажинизм. Мы люди крупные. Нам и одной жизни на себя не натянуть. Лопнет, как… Да, слишком большие. Как мишень. Пьем? За то, чтобы от нас зависело как можно меньше! История делается маленькими. Маленькими, как мы. Вожди, герои, войны, революции – чухня все это. Нас возьмем: пропустим ребят Назари, они грохнут германцев, и в Европе начнется бардак и война. А ведь никто не скажет, что Вася Кошкин стоял у кормила новой истории. Или у горнила… Хотя вру, классик Балашов напишет. Маленькие люди, вот такие, как мы с тобой, пропустили ребят, клюнувших небоскреб в Нью-Йорке. Чтоб не скреб общее небо…
– Все от маленького человека, только любовь от Бога. Одна любовь от Бога. Остальное от нас с тобой.
– Значит, все же с женой? Бог ведь дал, Бог и взял… Я оттого и не женюсь!
Раф отвернулся и, не став допивать, потребовал счет. На том и расстались, как обычно, не вполне довольные друг другом.
Кошкин не сразу отправился домой, а вернулся на службу. Следовало поскорее понять, что за птица этот Кеглер.
Раф отказался от шофера. Домой и ему не хотелось. Люба сегодня была в отказе – да и отчего-то тоскливо стало от мысли о встрече с ней. Как будто ждала разлука. Или вечная жизнь. Он спустился в метро. Давно он не был под землей. Одышка. Много лиц, привычных к движению в подземных тоннелях и к долгому сидению в вагонетках. Женщины, читающие романы, мужики, изучающие газеты. Обстановка, исключающая дыхание любви. Бог не случайно на небе, он не проникает под землю. В Анголе для выполнения боевого задания он несколько дней провел под землей в деревянном пенале наподобие гроба. Психика выдержала, глаза он тренировал по специальной системе, но слух обострился настолько, что от подземных шумов, открывшихся его уху, впору было сойти с ума. Тогда ему и явилось видение: девочка, худая, со спичечными ножками, с подающей надежду грудью, с глазами, какие бывают у большой собаки, которой заноза попала под коготь. Вот такая девочка, и больше ничего. С ней он и вылежал жуткие подземные дни. И вот точно такая девочка ехала в вагоне, перед ним. Правда та, из Анголы и из мечты, была не русская, та была похожа на узбечку… Видение читало «Спид-инфо», прислонившись головой к надписи «Не прислоняться».