– А, вот к чему полигамия, – нечто свое вычленил Андреич.
Биографическая подробность о Кречинском его не заинтересовала.
– Пойдем, Игорь, отсядем на 300 секунд, а дальше я оставлю ваш сугубо творческий тройственный союз.
– Я п-пойду. Я вам мешаю. Вот всегда т-так: в нужном месте в ненужное время. Как женская прокладка, – предложил Боба, всем своим видом давая понять, что охотно остался бы за столом.
– Вы нам не можете помешать по самой сути вещей. Но можете помешать самому себе. Времена наступают, как при Иосифе Сталине. Слово обрело вес, выраженный в последствиях оного.
Боба взял пиво и тяжелым, плоским шагом отошел к стойке.
– А почему клаустрофобия? – задумчиво оставил он свой вопрос, проходя мимо Балашова, и сам же ответил: – Реальность узка и вертикальна, как лифт? Так?
Миронов, выяснив, как возник Паша Кеглер в его пенсионной жизни, не стал ругать Балашова, хотя рука так и чесалась дать тому добрую затрещину. Предостеречь он хотел! Чудила… И Логинов хорош!
Но Миронов осознавал, что упреки мало что дадут ему. По получении максимума информации следовало использовать ситуацию с наибольшей выгодой или с минимальным ущербом для себя. В нем включился механизм, который, как ему иногда казалось, и составлял его основную человеческую суть: оценка ситуации и принятие единственно верного, хоть и не всегда логически обоснованного решения. Заработал этот маховик, и на душе полегчало. И не только оттого, что он увидел очертания выхода, но и оттого, что в решении угадывалось магическое соединение нескольких различных линий жизней в одну Судьбу. Судьбину. Он вспомнил, как мать ему, маленькому, нашептывала голодными вечерами: ничего, ничего, судьбина такая татарская. И он представлял себе их судьбину в виде теплого румяного хлеба с сахаром, и эту судьбину давал ему исподтишка, из-под фартука, татарин-дворник Яким. Затем Андрей узнал, что татары едят конину, и Яким из видения пропал, но каравай остался…
Первое, что сделал Андреич, оказавшись дома, – он бросился к телефону. Линия никак не хотела пропускать его в азиатское далеко, и все-таки, когда гнев стал уже подкатывать нетерпеливому хозяину к горлу, оттуда донесся голос афганца Куроя.