Повисла пауза.
Старики молчали со скорбными лицами.
– Господи, как мне это надоело! – Надя зло посмотрела на родителей. – Ну что? Мне еще вас утешать? Вы всю жизнь вместе, вы даже представить себе не можете, как в жизни все не просто… как сложно… вы… вы будто всю жизнь в пионерском лагере прожили…
Старики устыженно молчали.
Надя ушла в комнату, а они продолжали нерешительно топтаться на пороге.
Первой не выдержала Вера Семеновна:
– Вань, как же это? Сделай хоть что-нибудь. Как же она одна-то? А детки? Как деток жалко… Господи, ну что же это? – И она тихо заплакала, стараясь, чтобы дочь не услышала.
– А что тут скажешь? – насупился Иван Петрович. – Чужой головы не приставишь, раз своей нет.
Но дочь то ли прислушивалась, то ли просто сообразила, что неспроста родители остались за порогом, сама вышла им навстречу.
– Чего стоим?
Она с раздражением осмотрела сморщенное в плаче лицо матери и протянула:
– А-а, понятно. Траур начинается? Как же вы меня бесите! Привыкли за ручку всю жизнь ходить! Вы можете понять своими старорежимными мозгами, что в жизни разное случается? Что на свете есть соблазны, страсти? Что люди иногда разводятся? Да что с вами говорить! У вас просто идеальный брак, один на тысячу, так практически не бывает.
– Случилось-то что?
– Муж мне изменил! Довольны? Прояснили ситуацию? – И Надя сорвалась с крика в плач.
Родители переглянулись. Вера Семеновна вытерла слезы, как будто беда уменьшилась в размере. Иван Петрович неопределенно крякнул.
– Что замолчали? Слов таких не знаете? Да! Изменил! Нужны подробности?
– Подробности не нужны, – жестко отбрил Иван Петрович.
Он обнял жену, поцеловал ее в мокрые глаза и по-хозяйски распорядился:
– Пойдем, мать, чай заваривать. Обмоем наш идеальный брак. Варенье-то еще осталось?
– Прошлогоднее только. В этом году совсем ягоды нет, долгоносик завязи побил, – засуетилась Вера Семеновна.
И родители ушли в дом.
Дочь присела на крыльцо. Она умирала от жалости к себе и завидовала родителям, которым досталась другая жизнь, в которой все было просто, как в букваре. Без соблазнов и страстей. Как в пионерском лагере.
По улице брели две подруги. Хотя «брели» – это усреднение картинки. Их походки были не просто разными, но контрастными. Одна мерила путь волевым шагом, каким в советском кино ходили чекисты, а в постсоветском – бандиты. Другая поспевала, чуть прихрамывая, отставая на полкорпуса. И, пользуясь дистанцией, распределяла внимание между подругой и картинкой вокруг. Подруге, кажется, доставалось меньше.