обоих вместе, дядю Толю – он же тоже переживал бы, если бы я
убежала из дома. Но я убегала всегда в детстве, и не потому что мне
вовсе хотелось от родных убежать, – меня просто интересовало всё
вокруг больше, чем сухари в батарее, которые сушила бабушка для
птиц, бархатная скатерть бабани, – в миру бабы Ани, матери
мамы, – вопли соседской девочки Оли Смирновой, которые меня
шокировали своей отчетливостью. Через стенку интонации всех
соседских разговоров были колоратурны, и не могли оставаться вне
детского внимания.
Когда я подросла, то меня еще больше стала волновать жизнь
моих родителей, а также исключительно все вопросы их бытия.
От бесед папы с его родителями о справедливости в распределении
денег между ним и его братом, здоровья и нравственности до его
объяснений о происхождении чудовищных звуков за стеной, которые мешали моим занятиям рисованием, кукольным домиком, который я склеивала из спичечных коробок, английским языком, чтением, а потом и музыкой, и просто даже простому человеческому
ночному сну.
Однажды, выйдя из спальни из-за ночных воплей за соседской
стенкой, я попросила вежливо родителей:
– Отрежьте мне, пожалуйста, мои уши. Они мешают мне спать.
– Да ты будешь Ван Гогом, Аленка! – пошутил папа, переглянувшись с мамой.
У моего папы был абсолютный музыкальный слух, у меня —
сначала относительный, потом он еще развился, но я и до того
слышала через стенку всё, абсолютно всё.
Отношения моих родственников к ночным бдениям соседей над
пришествием главы семьи в дом в несоответствующем виде
формировало и мое отношение к ним и жалость к вечно плачущей
Оле Смирновой, так что и я через стенку начинала тихо подвывать
ей, понимая, как нелегко маленьким получить спокойную жизнь для
фантазий, рисования, развития и игры.
Родителей вспоминают с жалостью, выяснив для себя их
просчеты и поняв, кто и в чём был не прав. Чаще всего виновными
остаются деньги, реже – ты сам. Но и во втором случае ты
примиряешь себя с обстоятельствами, понимая, что ни к чему
ворошить отпылавший огонь, его угли. Искры темного пламени
в тебе не вызовут радости, а боли утрат и разочарований не нужны
как данность, ибо когда данность предполагает ее потребителя, то
становятся бесполезны все возвращения: нет ни возможности
исправления ошибок, ни оценщиков качества воспроизведения