«Неужели это у нее такой молодой голос?»
– А с голосом что тебе неладно? – спросила незнакомка. Вероятно, я по рассеянности задал свой вопрос вслух.
К моему удивлению, Тревор, который уже каким-то образом пробрался в чужой двор, прижимался к незнакомой соседке и заглядывал ей в глаза так, словно она держала в руках пончик.
«Когда видишь нечто странное, самое простое решение – не замечать этого»
– Извините, к вам прошмыгнула моя собака…
Женщина улыбнулась – теперь ей было на вид и вовсе за семьдесят. Нет, лицо ее не покрылось враз морщинами, а волосы не поседели. Просто у нее сделался такой взгляд… ну, словом, будто ей столько лет, сколько вообще не живут.
– Иди в хозяину, Сильвер! А то сварю тебя на ужин Дымке и её коллегам, аки пса, – сказала она моему кобелю – и тот, на прощание ткнувшись в её ладонь мордой, послушно пополз ко мне через неприметную щель под калиткой.
– Его зовут Тревор! – поправил я.
– Да, именно Тревор, извини, – равнодушно ответила старуха – и, как мне показалось, подмигнула псу.
«Чокнутая. Неудивительно для ее возраста, все там будем…»
– До свидания! Вы бы заделали эту щель. Если к вам забредет Адик, вашей питомице не поздоровится!
Старушка вдруг расхохоталась звонким девичьим смехом.
– О, пусть приходит! Мы будем очень, очень ему рады! Давно пора ему к нам зайти! Все хорохорится…
«Точно чокнутая»
Я прицепил Тревора на поводок и пошел домой, бросив через плечо дежурное «до свидания». Странно, но по мере удаления от домика мне становилось всё холоднее – словно ветер дул всё сильней, нарочито стараясь попасть мне в лицо мокрой снежной крупой. Я не люблю осень, не люблю зиму, не люблю холод. И, откровенно говоря, ни капли не люблю наш городишко – и особенно чертову Западную улицу.
Когда мы свернули к себе в переулок, мне показалось, что за моей спиной мелькнула кошка золотисто-рыжего цвета, похожая мастью на Тревора.
«И её тоже сожрет Адик», – обреченно подумал я, снимая в прихожей промокшую куртку. Мне было грустно с тех пор, как я вернулся на Западную улицу. Впрочем, мне было грустно и до того, как я отсюда уехал.
Мама варила баранью похлебку. Мне показалось, что она чем-то воодушевлена. После смерти отца она будто бы не жила – проживала дни, словно перелистывала скучную книгу, пытаясь поскорее узнать конец. Из-за нее я и поселился снова на Западной улице в этом крошечном городишке, откуда долбаный час надо было трястись на поезде до нормального города – с яркими витринами, огнями, чистыми мостовыми и красивыми женщинами в элегантных туфельках.