Ложь сия после долгого употребления в конце концов подвела меня. Я вспомнил, с кем говорю, и, осознав всю нелепость, даже рассмеялся.
– О чем ты? – спросил он усталым, почти старческим голосом.
– У меня есть на это причина, – начал было я.
Но прежде чем я успел сказать что-либо еще, дверь распахнулась, и в комнату вступила Медея, следом за которой служанка несла инкрустированное блюдо. Два золотых кратера[69] на нем были полны вина, приправленного ароматными травами и подогретого; комнату наполнил приятный запах напитка.
Она вошла неслышно, с опущенными долу глазами и остановилась возле отца. Он сказал:
– Выпьем потом. Поставь на стол.
Служанка опустила блюдо, но Медея проговорила:
– Холодным оно потеряет вкус, – и вновь подала ему кратер.
Он принял, и она поднесла мне второй, на гнутых ручках его примостились чеканные голубки. Сам кратер был украшен львами, пробирающимися через заросли.
От вина пахло приятно, однако вежливость заставляла меня ждать приглашения. Царь стоял, держа обеими руками кратер с ручками-змейками; Медея в безмолвии ожидала возле него. Вдруг он повернулся к ней и спросил:
– А где то письмо, что прислал мне Керкион?
Она посмотрела на него с удивлением и подошла к шкатулке слоновой кости, стоявшей на подставке. Я увидел в ее руках собственное письмо. Царь спросил:
– Скажи мне, что в нем написано?
Поставив чашу, я взял в руки письмо. Глаза его казались ясными, трудно было подумать, что у него плохо со зрением.
Я прочел письмо, и отец сказал:
– Спасибо. В общем, я понял все, но в некоторых словах сомневался.
Я недоумевающе посмотрел на него и проговорил:
– Мне казалось, что написано все правильно.
– Да-да, почерк, конечно, отменный, – отвечал он рассеянно, как бы с отсутствующим видом. – Твой писец знает греческий, но буквы он пишет как варвар.
Я выронил письмо, словно бы оно вдруг ужалило меня. Не только лицо, загорелось все мое тело – я отбросил гиматий[70] с плеч за спину. И не думая – просто чтобы не стоять дураком, – взял кратер с вином и понес ко рту.
Но едва мои губы коснулись края кратера, я ощутил, как его вырвали из моих рук. Горячее вино брызнуло мне на лицо и одежду. Золотой кратер упал на раскрашенные плитки пола, посреди растекшейся лужицы. На дне оказался густой осадок, темней самого вина.
Вытирая лицо, я с удивлением смотрел на царя. Он впился в меня глазами, словно увидел саму смерть. Ни один умирающий не выглядел бы бледнее. Зрелище это вернуло мне самообладание, и я заметил, что гиматий уже не закрывает меч.