Старший из мужей, похожий на опытного воина, спросил:
– Сколько тебе лет, юноша?
Все вокруг слушали, поэтому я ответил:
– Девятнадцать, – и почувствовал себя более сильным.
Он поглядел на гусиный пушок на моем подбородке, но ничего не сказал.
Нас подвели к трону, на котором под зонтиком с бахромой восседала она. Расшитые золотом оборки и усыпанные самоцветами туфли играли на солнце. Высокая грудь отливала золотом и румянилась, словно бок спелого персика, рыжие волосы пылали. В руках она держала золотую чашу, которую протянула мне. Разогретое солнцем вино пахло травами, медом и сыром. Принимая чашу, я улыбнулся ей. «Передо мной женщина, – подумал я. – Иначе ничего бы этого не было».
Она не вскинула голову, как прежде, но заглянула в мои глаза, словно желая прочитать в них судьбу, и я увидел страх на ее лице.
Так девица, которая визжит, когда ты гонишь ее по лесу, стихает, оказавшись в твоих руках. Я не увидел в страхе царицы ничего большего; ее взгляд волновал мою кровь, и я был рад, что назвался девятнадцатилетним. Я отпил из чаши, и жрица передала ее царю.
Он пил большими глотками. Люди глядели на него, но никто не подбадривал его криками. А он был хорош без одежды, да и держался с отвагой; год он провел здесь царем. Я вспомнил, что мне говорили о старой вере. «Он им не дорог, – думал я, – хотя собирается умереть ради них – во всяком случае, они на это надеются – и передать свою жизнь хлебу. Он – козел отпущения. В нем они видят лишь олицетворение прошлогодних бед: неурожаи, нетельные коровы и болезни. Они хотят вместе с ним убить свои горести и начать все сначала».
Меня сердило то, что смерть он должен принять не от своей руки, да еще на потеху всякому сброду, который присутствовал при жертвоприношении, не отдавая ничего своего. Мне казалось, что среди этого люда я мог бы полюбить лишь одного царя. И по лицу его было заметно, что он все понимал – с горечью, но не противясь, будучи таким же землепоклонником, как и все остальные. «И он тоже, – подумалось мне, – счел бы меня безумцем, если бы сумел прочитать мои мысли. Я – эллин, и здесь одинок я, а не он».
Мы встали лицом друг к другу на борцовской площадке; царица поднялась со своего места с палкой гонга в руке. После этого я глядел только в глаза своего противника. Что-то говорило мне, что он не такой, как борцы из Трезена.