Вернувшись к землянке, она на миг замерла у входа, вслушиваясь в разнокалиберное дыхание спящих братьев. Старший, Яр, спал почти беззвучно, устроившись на боку, но даже сквозь сон его рука не покидала верного топорища. Бывший служивый, он и после долгих лет вольной лесной жизни не сумел изжить из себя эту въевшуюся в каждую клетку тела привычку – быть готовым к бою в любую секунду. Даже если противником оказывался всего лишь дурной сон.
Средний, Бур, напротив, спал так, что стены их утлого жилища ходили ходуном. Его необъятное туловище занимало львиную долю пространства в землянке, а могучий храп, казалось, был способен распугать не только мелкую лесную живность, но и целую ватагу лесорубов, если бы таковые рискнули сунуться в их глухомань. Силы в нем таилось, как в добром медведе, а вот ума… Лина едва заметно скривила губы в усмешке. Сообразительности у Бура было примерно столько же, сколько у того самого медведя, да и то, если медведь был не в настроении. Впрочем, временами его чугунная голова и нечеловеческая силища оказывали им неоценимую услугу.
Младший, Квит, по обыкновению, забился в самый дальний и темный угол, стиснув в объятиях свою потрепанную заплечную суму, будто в ней скрывались несметные богатства какого-нибудь свергнутого короля. Он что-то невнятно лопотал во сне, подергивая худой ногой. Лина была почти уверена, что помимо пары безнадежно тупых ножей и огнива, в этой суме таилась его главная реликвия – замусоленная тетрадка с его потаенными рифмами. Одна лишь мысль об этих опусах вызывала у нее приступ внутреннего смеха, но она благоразумно держала это при себе. У каждого свои причуды, какими бы нелепыми они ни были.
Она примостилась на старом, замшелом пне у входа – своем обычном наблюдательном пункте. Предрассветная тишина была обманчива, как улыбка трактирщика, подсовывающего разбавленное пиво. Лес жил своей скрытой, напряженной жизнью, полной едва слышных шорохов, таинственных скрипов и затаившихся до поры до времени угроз. И они, четверо изгоев, были лишь крохотной, инородной частицей этого огромного, безразличного к их судьбам мира.
Ее взгляд зацепился за едва различимое шевеление у корней могучей сосны неподалеку. Мелкий, заморенный лисенок с куцым, будто обгрызенным хвостом, с опаской выглядывал из-за шершавого ствола. Глазки-бусинки горели нездоровым, голодным блеском. Лина невольно вспомнила о последнем каменном сухаре, позабытом в глубине ее кармана. Он был ее неприкосновенным запасом на случай совсем уж тощего дня. Помедлив лишь мгновение, она извлекла сухарь, отломила от него добрую половину и, стараясь не издать ни звука, положила на плоский камень в нескольких шагах от сосны. Затем так же неслышно отступила в густую тень у входа в землянку. Лисенок еще немного покрутился на месте, но зов пустого желудка, очевидно, оказался сильнее врожденной осторожности. Короткий рывок – и он уже схватил драгоценную добычу, тут же растворившись в кустарнике. Лина едва слышно вздохнула. Что ж, по крайней мере, для кого-то это утро начнется не совсем уж паршиво.