Что-то внутри мальчика оборвалось.
Он почувствовал, как бешено застучало сердце. Грудь сжало, дыхание перехватило. Обида обрушилась на него, как удар молнии.
В зале воцарилась напряженная тишина.
Свет факелов мерцал на стенах, но для Дхрувы мир погрузился во мрак.
Он сжал кулаки.
– Так вот каков я в глазах моего отца, – осознал он. – Незначительный. Недостойный. Незваный.
В глазах Суручи сверкало удовлетворение. Уттама, не понимая серьезности момента, просто прижимался к отцу, чувствуя себя в полной безопасности.
Дхрува больше не мог оставаться здесь.
Резко развернувшись, он выбежал из зала.
Он не знал, куда бежит.
Золотые стены дворца мелькали перед глазами. Колонны сменялись одна за другой. Коридоры превратились в размытый водоворот.
Обида, боль, гнев… Все смешалось внутри.
«Почему?» – этот вопрос пульсировал в его голове.
Почему он не имеет права? Почему отец молчит? Почему Суручи говорит с ним так, будто он чужой? Почему мир несправедлив?
Мальчик бежал, пока не достиг покоев своей матери.
Боль
Она стояла у окна, прислонившись ладонями к прохладному камню. За рамой мерцал вечер, небо гасло, как лампа, лишённая масла. В её глазах отражалась не только тьма – в них была усталость, застывшая в дыхании. Мысли витали где-то далеко, там, где воспоминания – слишком живые, а надежды – слишком хрупкие.
Но когда дверь распахнулась и в комнату ворвался Дхрува, всё остановилось. Один взгляд – и Сунити всё поняла. Его лицо было жёстким, губы сжаты, глаза налились слезами, которые он не хотел ронять.
– Мама! – голос его дрожал, как струна перед разрывом. – Кто может дать мне то, чего мне не дал мой отец?
Эти слова были не вопросом. Это был крик.
Сунити опустилась на ложе, словно сердце её больше не выдерживало тяжести происходящего. Протянула руки. И в следующий миг Дхрува бросился к ней, прижимаясь к её ладоням, к её сердцу.
– Сын мой… – прошептала она, смахивая дрожащую слезу.
– Скажи мне, мама, кто может дать мне силу? – его слова звучали сквозь слёзы. – Чтобы никто… никто никогда не мог отвергнуть меня?
Сунити вдохнула глубже. Она чувствовала: это не обида. Это – зов судьбы. Огонь, пробуждённый несправедливостью. И этот огонь мог либо сжечь его… либо очистить.
Вишну
Она взяла его за лицо, посмотрела прямо в глаза. Там был уже не ребёнок. Там был – решившийся.