Тарин усмехнулся, не открывая глаз.
– О, их были тысячи, – тихо ответил он. – Каждый дом, каждая семья имела свой собственный. И каждый герб был… живым. Да я теперь припоминаю я был частью секретной программы по исследованию космоса и параллельных миров.
– об этом потом ты сказал что гербы были живые? – переспросил чипс, вытянув остренький угол, будто в изумлении подняв бровь.
– Не буквально, – сказал Тарин. – Но в них скрывалась сила. Символы – это были не просто изображения. Они представляли магических существ, древних и странных. У кого-то был феникс с зеркальными крыльями, у кого-то – морской зверь, обвивающий луну. Один род хранил герб с пустоглазым оленем, который мог видеть сквозь время.
Он замолчал, поглаживая большим пальцем край бокала.
– Каждый герб был и заклинанием, и печатью. Они активировались только в определённых условиях. Музыка. Пламя. Лунный свет. Или, иногда, человеческое слово.
– И ты знал их? – спросил чипс, теперь уже почти шепотом. – Но по-видимому не можешь вспомнить вот почему ты постоянно в депрессии. – В 21 веке мало осталось суеверий всё определяет точная наука.
Тарин кивнул.
– Я знал многие. Я был хранителем гербов. Последним. Я помню гербы, но не помню зачем они, помню что мой волк был волшебный так как народ который окружал наш город был волшебным, помню что из-за примесей металов этой планеты кровь у них была фиолетовой.
Тишина нависла над кухней. Где-то на улице промурлыкала машина. Чипс поёжился.
– Ты был… последним? Что случилось?
Тарин открыл глаза. В них было что-то тяжёлое, как будто он нес на себе всё наследие исчезнувшего мира.
– Случилась война гербов. И никто не победил.
– Раз война то давай не будем вспоминать секретную программу, а сосредоточимся на том что умели гербы.
Тарин откинулся в кресле и закрыл глаза.
– До гербов… до магии… всё было иначе. Нас учили вести аэрофотосъёмку. Мы летали над этим миром, изучали его поверхность, собирали данные, строили карты. Мы были первыми наблюдателями. Исследователями.
Чипс замер, прислушиваясь. Он начал чувствовать, что находится в эпицентре чего-то гораздо большего, чем просто разговор с грустным мужчиной.