Сколько мы родительской кровушки выпиваем, сколько их нервишек бросаем на «жернова» воспитания, мы понимаем во всей красе только тогда, когда сами становимся родителями наши дети выкидывают что-либо такое, что не входит в рамки «льзя» и пытаемся сначала объяснять, потом внушать, а далее может доходить «до торга», типа, «если ты будешь себя дальше так вести, то не получишь того-то…».
Не только в траурные, поминальные субботы, но и в обычные дни, Мельник задумывался, сколько он в своей юности принёс маме слезинок, а порою и потока слёз. А, что касается детства, то был, если и не паинькой, то, как большинство сельской босоногой пацанвы, беззаботным шалуном. На отце эти «косяки» отражались меньше, он переживал в себе, был сдержанней, часто тет-а-тет устраивал такие доверительные беседы, что хотелось из шкуры просто вылезть, оставив свою оболочку на месте «словесной экзекуции», а самому пойти к пруду и утопиться от стыда. Мама, конечно, по-женски воспринимала все близко к сердцу. А как иначе, если все три сына у нее под сердцем ношенными были. Какое оно, материнское сердце?
И Фёдорович вспомнил то время, когда он, шестнадцатилетний неизбалованный ничем паренёк, жил у своей родной бабушки, Татьяны Николаевны, в райцентре и учился в средней школе, вдали от семьи и родителей. Обоих родителей заменяла бабушка. Суетливая, заботливая, приучающая к труду и дающая жизненные уроки, ей, проживающей долгие годы одной и, для того, чтобы было веселее, да и финансовый вопрос, когда пенсия была мизерная, был не последним, она старалась все доброе, душевное передать и внуку.
И, когда однажды, в тихий зимний вечер, коротая время и, желая заполнить тишину в комнатке маленькой хатёнки, телевизора-то у неё не было, она начала читать стихи, Кира сразу понял, что этому произведению лет-лет. Тогда он, конечно, не знал, что это стихи Дмитрия Кедрина «Сердце», написанное в далёком 1935 году. Его ещё стали называть «Баллада о сердце матери». Но, когда она с дрожащим голосом дочитывала последние строки, вместе с тем, у неё, если бы можно было увидеть, дрожало и разрывалось сердце, такая там боль была по поводу сыночка, погибшего в Германии незадолго до победы. И эту боль прочувствовал, принял, как личную боль, он с трудом унимал дрожь губ и желание разреветься, так как всегда близко воспринимал чужую боль.