Были у нас два непримиримых лагеря: «наши» и «фрицы». Каждый день мы выбирали, что за кого будет, но всегда знали, кто будет командиром. Одного звали Валеркой – у него был голос, как у учителя физкультуры, и все его слушались. Другой, Степка, говорил редко, но как только открывал рот, так сразу становилось ясно: будет интересно. Он однажды притащил петарду и сказал:
– Это у нас мина. Кто наступит – выбыл.
Мы тогда подумали, что он шутит. А он – нет. Поставил мину у входа в штаб, и в итоге вышибло дверь и нам снесло пол стены. С тех пор штаб был «обстрелянным объектом». Мы только обрадовались – теперь всё выглядело по-настоящему.
Мальчишки из соседнего двора приходили к нам «на войну» – они были как иностранный легион: смелые, дерзкие, и всегда с какими-то новыми выкрутасами. Один из них однажды притащил отцовскую каску времён войны. Надел её и сразу стал непобедимым. Никто не хотел стрелять в «солдата с настоящей каской», и он этим пользовался – устраивал засады, перехватывал пленных.
Война у нас шла даже зимой. Тогда мы играли в «снайперов» – лепили снежки и прятались за сугробы. В ход шли подручные «снаряды» снежки. В кого попадал – выбывал, но на пять минут. Никто не хотел сидеть в стороне.
Девчонки в наши игры не играли, боялись и были наблюдателями. Иногда подыгрывали, пряча «секретные карты» или принося бумажки с «приказами командования». Мы им за это разрешали сидеть рядом на лавке после боя. Ближе подходить не позволяли – у нас же штаб, секреты, режим.
И всё это – во дворе на фоне , облупленного подъезда и скрипучих качелей, на которых каждый хоть раз застревал зимой. Но это был наш мир. Мой мир. И хоть я потом шагнул дальше – к гитарам, электричеству и сцене. А запах дерева, рукоять ножичка и звонкий голос Валерки остались где-то глубоко внутри.