Подставлять врагу спину после нелицеприятных речей – опасно и глупо, но Паучок явно не думала головой, за нее сейчас говорило охваченное эмоциями сердце.
Все вокруг затихли.
Адди на краткий миг коснулась взволнованным взглядом сидевшей на полу Клару. Придерживая ее за плечи, Луиза обмахивала фрейлину кружевным веером, помогая прийти в себя после обморока. Клара что-то буркнула, и Адель ринулась дальше, наполняя возникшую тишину стуком каблуков.
Люцифер недвижимо смотрел вслед надменно удаляющейся принцессе Абракса.
Вдоволь «насладившись» развернувшимися событиями, Аваддон спустился с пьедестала и поспешил в центр зала.
Адель не заметила несущегося к ней на всех парах Повелителя Смерти и, схватившись за ручку, выплыла в коридор.
– Пусть идет, – обыденно заключил отец и изогнул губы в широкой улыбке, придержав прошедшего мимо Аваддона за локоть. Показавшийся из уголка его безобразного рта червяк перелез в дыру под скулой. – Женщины такие впечатлительные…
От последних слов внутри все словно покрылось инеем. Зная отца не первый век, я мог поклясться, что он вряд ли делился с Адель рецептом рагу, только если там не присутствовала ее кровь.
Аваддон раздраженно стряхнул руку Люцифера и, поиграв желваками, вернулся на трон, быстро сообразив, что, если вздумает перечить, Адель может пострадать.
Вместе с Адди зал покинули и последние манеры Повелителя Ада. Отряхнув плащ от невидимой пыли, он указательным пальцем поманил к себе темноволосую любовницу, трусливо показавшуюся из-за полыхающей спинки трона Лилит.
Жалкое зрелище!
Мать облегченно выдохнула, обрадовавшись, что участь «игрушки» обошла ее стороной, и развернулась ко мне.
В ее голубых глазах застыл проблеск беспокойства, и я вдруг ощутил, как неприятно ноют кончики пальцев. Борясь с жизненно важным рвением обезопасить Адель от таившихся в замке ловушек и монстров, я ногтями рвал обивку на подлокотнике трона.
Пока отец не заметил моего беспокойства, я расслабил руки. Лилит наклонилась ближе и вдруг предложила:
– Пойдем прогуляемся, Дей.
Ее красивый певучий голос наполнил душу теплом, напоминая о «доме». Я мог бы веками оставаться на землях людей, меня мало что держало в Аду, кроме матери, ставшей для меня всем: опорой, другом, той, с кем можно поговорить о наболевшем и не бояться осуждения.