– Ну что ты, Женька, не реви! Прости, глупость сморозил!
Машинально провожу рукой по лицу и с удивлением осознаю, что по щеке действительно медленно скатывается слеза.
Одна единственная, глупая, предательская слезинка.
Расул заваливается на диван рядом со мной.
– Ну всё, всё, Женёк, – вздыхает и, отложив печеньки, сгребает меня в свои неуклюжие объятия. Осторожно гладит меня по волосам, и я почти верю, что всё будет хорошо. – Тебе нельзя нервничать, забыла? Мы же врачи. Кому, как ни нам, знать о влиянии психосоматики, а?
Дверь сестринской с шумом открывается.
Мы втроём вздрагиваем, словно застуканные на чём-то противозаконном.
– Вот, Богдан Андреевич, комната отдыха для персонала. Такие есть на каждом этаже… – Олег Викторович широким жестом обводит комнату.
Руки Расула напряжённо сжимаются на моих плечах.
Ритка зависает с полным ртом крекеров, перестаёт жевать.
В дверях стоит Богдан.
Его неласковый взгляд скользит медленно по моему лицу, опускается ниже к плечам и сканирует нашу с Расулом недвусмысленную позу.
Чёрт…
Женя.
Мы с Расулом отскакиваем друг от друга, как две отрицательно заряженные частицы.
Чувствую, как пылают мои щёки от стыда, словно после нехилой пощёчины.
Кажется, даже воздух в комнате застывает неподвижно, изумлённый тем, как глупо я снова сама себя подставила.
Это дар, Титова! Это дар…
Мне хочется оправдаться и закричать, что это вовсе не то, чем кажется, но, чёрт возьми, как-то слишком много в наших отношениях этого «не то, чем кажется».
Хотя о чём это я?
Никаких отношений между нами нет. Богдан просто меня ненавидит.
Ненавидит, да.
Не нужно быть ясновидящей и уметь читать мысли, чтобы понять это. Ведь все его мысли на мой счёт совершенно красноречиво отражаются сейчас на его лице: нос чуть сморщен у основания, губа сложены в кривую линию. Взгляд прищуренный, колючий. И серые глаза сейчас – не меланхоличное осеннее небо, а стальное лезвие скальпеля, препарирующего меня наживую.
У Богдана такой вид, словно ему здесь нестерпимо воняет и его вот-вот стошнит.
Он даже не пытается скрыть презрения.
Холод, сквозящий в нём, проникает под кожу, буравит мясо и вонзается в кости.
И в моей голове не рождается ни единого сценария, в котором Богдан бы согласился выслушать мои сбивчивые объяснения насчёт прошлого. Ни единого.