Маремьяна – по лицу видно – обрадовалась очень, но пробовала возражать:
– Кому-то ведь обещался, сынок. Ждать будут. И пешком тоже такую даль шлепать.
– Пешком ничего. Невидаль какая – сорок верст! Рудоискателем буду – всё пешком по горам. А ждет там знаешь кто? Васильевский целовальник. Он нашим мастеровым всегда гнилую муку дает. Не любят его шибко, вот и боится один ехать. Пусть его ждет, так и надо. Я тебе, мама, расскажу, что у нас после шипишного бунта было, страсть какая…
* * *
Полтора месяца проходили в горах Куроедов с Чумпиным.
Медленно двигались они: надо было тщательно проверять направление по компасу, делать затесы на деревьях, измерять расстояния, не раз возвращаться в одно место, чтобы найти самый прямой, самый удобный путь.
Встречались они со зверями, вброд и вплавь перебирались через речки, питались тем, что убивали стрелы охотника и длинноствольная фузея лесничего. Наконец вывел его Чумпин на крутой берег Чусовой, к селению оседлых манси.
Для верности лесничий, отдохнув три дня, снова отправился тем же путем обратно. К концу августа пришли они на Баранчу.
– Я тобой доволен, – сказал лесничий Чумпину. – Надо рассчитаться. Вот тебе два рубля. – Высыпал кучу мелочи в протянутую руку охотника. – Чего перебираешь? Ведь не умеешь считать.
Чумпин поднял голову. Губы его дрожали, в глазах блестели слезы:
– Мосса, ойка.
– Мало? Куда тебе деньги?
– Ын, ойка! Еще.
Куроедов поворчал, но достал кошель, выбрал еще два полуполтинника с изображением двуглавого орла и цепи вокруг, добавил маленьких серебряных копеек.
– На. Больше не проси, я с собой в леса мешков с деньгами не таскаю.
Манси встряхнул в горсти свои деньги. «Ой, мало, – только-только Чохрынь-ойке долг вернуть, а уж о покупке собаки и думать нечего. И это за всё? И за магнитную гору, и за то, что к Чусве-реке ходил? „Больше не проси“, – сказал…»
Чумпин ушел в лес, прижался к стволу ели, чтобы его никто не видел, и долго, всхлипывая, плакал.