– Ну, как? – спросила она.
– Детская забава.
– Я и говорю, – она сыпанула в напёрсток последнюю порцию травы.
– Дрянь трава, – Беда поморщилась, но выглядела она довольной, будто не брызгала слезами в окуляры десять минут назад. – Бурятская, наверное. Хуже только сибирская и алтайская.
– А лучше? – я решил пройти ликбез по полной программе.
– Казахстан, Киргизия. Если повезёт, можно нарваться из Чуйской долины. Про Афган я вообще молчу.
– Я жил с наркоманкой.
– Ты жил с репортёром криминального еженедельника «Криминальный Сибирск».
– Ну да, вторая древнейшая. А ты весь криминал пробуешь на собственной шкуре?
– Не весь.
Я кивнул. И громко заржал. Здорово она это сказала: «Не весь»! В отличие от неё я понимал чужой юмор.
Она посмотрела на меня внимательно, как кошка, которая впервые увидела рыбку в аквариуме. Мне стало смешно.
– Я не рыбка, – хихикнул я.
– Больно-то надо тебя ловить! – хохотнула Беда.
– Тогда я пошёл, – я встал и перешагнул через пару баулов.
Она засмеялась.
– У тебя походон, как у аиста на болоте. Эй, Бизя, у тебя проблемы?
– Ты каркаешь про мои проблемы прежде, чем они успевают появиться. Кстати, это у тебя проблемы! На полке появились книги! Донцова, Акунин, Коран и «Партнёрский секс». Нет, каков наборчик! – Я покатился со смеху и плюхнулся с размаху на какой-то тюк. Хорошо, он оказался мягким, словно был забит ватой. Мне вдруг расхотелось уходить. Здесь тепло, светло и очень весело. Донцова, Акунин, Коран, и «Партнёрский секс»! Никогда не видел, чтобы Беда читала: Элка – не читатель, Элка – писатель. Я снова заржал.
Она подскочила и, перепрыгивая через сумки, подскакала ко мне.
– Это не мой наборчик! – Беда плюхнулась на соседний тюк. – В этом доме не осталось ничего моего! Здесь живут Надира и Салима. Значит, ты мне не поможешь…
– А с чего ты взяла, что у меня проблемы?..
– Ты так лихо оприходовал «ракету»! Где ты её взял? Не сам же смастерил на коленке!
– Я?! – от возмущения я хотел вскочить, но не справился. Тюк был округлый, неудобный, вёрткий, он поехал под коленки и я кувыркнулся назад, головой в какую-то сумку, кажется, забитую кирпичами. Пока я барахтался и вставал, приводил в порядок слух и зрение, Беда куда-то исчезла. Вместо неё в комнате стояла баба – смуглая, черноволосая – и щербато улыбалась. Я потёр глаза, но потом вспомнил про хлопковое масло и затянувшуюся невинность: