– Будет, – согласился Тихон.
– Он и так постоянно недоволен. На паршивого не угодишь: то жарко, то не парко, то баня студена. А мы скоро язву заработаем… и вообще… не токмо пузище смышляет о пище, и тощий живот без еды не живет.
Изрекши сию мудрость, Грен вытащил из бороды бантик и предложил:
– Пять серебряных в месяц?
– Десять, – сказала я. – И полное содержание.
– Идет!
Позже, вспоминая этот момент, я бесконечно удивлялась своему запредельному везению.
Избежать смерти.
Очутиться на Элайне. И встретить не разбойников, которые здесь водились, хотя и не в большом числе, не умертвие – их было чуть больше, нежели разбойников, не хищника, нежить или жить с недобрыми намерениями, но именно тех людей, которым я была нужна.
И которые были нужны мне.
Шутка Богов?
Судьба?
Тогда я меньше всего об этом думала, но лишь радовалась, что обрела какие-никакие кров и защиту.
Ричарда разбудил запах.
И это был отнюдь не привычный запах старого кладбища, в котором мешались ароматы сырой земли, камня и лишайника, эти камни покрывающего. И не запах очередного провинциального городка. И даже не таверны, где запахи съестного перекрываются смрадом навоза и переполненных нужников. Нет, это был запах дома.
Воскресного дня и матушкиного жаркого, которое она готовила с тертым имбирем, кардамоном и горошинами черного перца.
Ее же пирогов, сытных и пышных.
Пироги зачинались с утра, и к обеду, когда все семейство выбиралось из кроватей – в воскресенье даже отец позволял себе отдыхать до полудня, они уже выбирались из печи на старый кухонный стол, где и остывали, прикрытые чистым полотенцем.
Запах свежего чая.
И горьковатый аромат отцовской трубки.
Ричард вдохнул его и окончательно проснулся, впрочем, без особого удовольствия. Все-таки подобные сны снились нечасто. Обычно он видел кладбища и неупокоенных.
Профессиональная деформация – дело такое.
И теперь Ричард лежал, упрямо щурясь, в слабой надежде, что сон вернется. Но вскоре осознал, что не спит, однако удивительные запахи не исчезли. Изменились несколько.
Табак?
Грен опять трубку затеял.
Уселся в кресле, ногу за ногу закинул, глаза прикрыл, мурлычет под нос подгорную народную, наверняка, матерную… слуха у него нет, голоса тоже, но сейчас его мурлыканье в кои-то веки не раздражало. Из-за запахов.
Пахло пирогами.
И жарким.