Больше не имело значения, какой сегодня день. Кто позвонит, кто поможет. Был только он. И была тишина. В ней – имя Людмилы. Не как утрата. Как то, чему предстоит стать опорой.
Диван не стал мягче, не принял, как это бывает в кино. Он просто был. Обивка тёплая, немного продавленная, одна подушка слетела на пол, но поднимать её не хотелось. Посадка знакомая, почти родная, спина чуть сутулится, ноги не знают, куда себя деть. Руки лежат вдоль тела. Не потому? что удобно – потому что ничего другого не приходит в голову. Сидеть проще, чем стоять. Лежать не хотелось. Лежать – значит признать, что всё произошло. А сидя можно делать вид, что ты просто отдыхаешь.
Перед глазами не было ничего. В прямом смысле – ни фото, ни телевизора, ни окон. Уперлась взглядом в пустоту. Иногда взгляд цеплялся за стул, за край стола, за складку на ковре. Ни одна из этих вещей не вызывала чувств. Хотелось, чтобы хоть одна из них напомнила, что жизнь продолжается. Чтобы что—то сказало: да, я тоже помню. Но всё было молча.
Голова оставалась тяжёлой. Мыслей не было, но всё внутри будто гудело. Не как при боли, а как при слишком сильной тишине. Сердце билось где—то глубоко, ровно, но с каждым ударом становилось чуть страшнее – потому что всё происходило на самом деле.
Сама не заметила, как вспомнилось. Не специально, не по желанию. Просто в голове появилось – институт. Весна, аудитория, большая доска, белая мелованная рубашка, запах мокрого пола после мытья. И Людмила. Тогда – преподавательница, строгая, не как остальные. Спокойная. Не хамила, не подыгрывала. Просто читала лекции, разбирала работы, иногда задавала точные вопросы. Не запоминалась с первого взгляда, но цепляла надолго.
На первом курсе Мила боялась всех преподавателей. Людмилу – меньше остальных. В ней не было желания нравиться, и от этого становилось легче. Один раз задержалась после семинара – что—то надо было уточнить. Разговор вышел длиннее, чем ожидала. Потом ещё раз. Потом просто зашла попить чаю – Людмила всегда ставила термос. Вскоре стало привычным: зайти, перекинуться парой слов, не спеша.
Разница в возрасте была ощутимой, но между ними она почти не чувствовалась. Людмила не вела себя свысока. И не лезла в душу. Она была рядом – в тот момент, когда это нужно. Особенно потом – когда Мила рассталась с любимым человеком. Болезненно, глупо, в слёзы, с унижением и потерей уверенности. Никто не знал, что сказать. А Людмила сказала просто: «Это не ты сломалась. Это ты выросла». Сказала и налила чай. Больше ничего не требовалось.