Ночь растянулась. Лежать было невозможно. Одеяло мешало, подушка раздражала, простыня казалась мокрой. Мысли не уходили. То, как он однажды принёс ей свою старую книжку – помятую, с картинками, и сказал: «Мила, это тебе. Она добрая». То, как пытался налить чай, обжёгся, расплескал, испугался – а она не рассердилась. То, как при встрече обнимал крепко, с доверием. Это было не жалкое – это было настоящее.
Теперь рядом нет никого, кому Данила был бы действительно нужен. Если не она, то больше не останется ни одного человека, способного понять и принять его без условий. Именно это осознание и оказалось самым страшным – не смерть, не одиночество, а то, что отныне решение принадлежит не ей, а обстоятельствам, которые не спросят, как лучше.
Свет пробивался сквозь шторы с трудом. Он не просыпался, не лился в комнату – просто появился, как факт: новый день. Тусклый, заторможенный, будто сам не понимал, зачем наступает. Пахло застоявшимся воздухом и чем—то кислым от недопитого чая. Ощущения были такие же – в теле, в голове, в комнате: усталость, замешанная с тревогой, никуда не делась. Только стала тише.
Ночь не принесла сна. То, что называлось лежанием, больше походило на борьбу с простынями, с мыслями, с тревожной тенью на потолке. Кажется, ни разу не удалось уснуть. Просто глаза закрывались, а потом снова открывались – без причины, без толку. Внутри всё крутилось, напоминая о себе: одним лицом, одним именем, одной невозможностью. Мысль вертелась на поверхности сознания, пока не приняла окончательную форму – Данила.
Сейчас он был где—то в здании с чужими людьми. Кто—то, может, дал ему воды. Кто—то, возможно, спросил, знает ли он, что произошло. Кто—то смотрел на него как на случай, как на задачу. А он, возможно, сидел, глядя в пол. Или смотрел на дверь, за которой всё время появлялась мать. Только теперь – не появится. И никто ему не скажет почему.
Эта мысль держалась под кожей. Как лихорадка, которую нельзя измерить. Сначала казалось, что всё слишком сложно, что ещё не пришло время что—то решать. Но с каждым часом становилось ясно – оно уже пришло. Вчера, в ту минуту, когда женщина по телефону назвала имя и остановилась, прежде чем сказать главное.
Пробираться через утро было трудно. Даже встать оказалось задачей. Тело словно не верило, что его поднимают ради чего—то важного. Ноги были ватными, руки – вялыми, голова гудела. Но надо было встать. Холодный пол под стопами помог немного прийти в себя.