Внутри пахло ветхой бумагой и терпким деревом. И – ладаном? Или дождём? Смешение запахов, как и предметов, не поддавалось логике. Тут были игрушки, маски, свёрнутые карты, банки с перьями, книги без названий. И – тишина, такая глубокая, будто сама лавка дышала, но не шумела.
Марсель появился, как всегда, беззвучно.
– Вы ищете что-то, чего не помните, сказал он, не спрашивая имени.
– А вы – угадываете? – усмехнулась она.
– Я просто умею видеть тень, которую человек сам в себе прячет.
Он протянул ей маленькую катушку – старая магнитная лента, плотно намотанная, без подписи.
– Это фильм? – удивилась Лейла.
– Это вы, – ответил он.
Дома она долго не решалась прослушать. У неё не было магнитофона – и она подумала, что это даже к лучшему. Но на следующий день, проходя мимо лавки, снова увидела Марселя – теперь он стоял у двери с чемоданом и держал в руках старый переносной проигрыватель. Молча протянул. И исчез внутрь.
Ночью, заварив чай, она включила устройство. Сначала – тишина. Потом – слабый треск. И… голос.
Детский. Её собственный.
«Я буду актрисой. Я хочу, чтобы люди чувствовали. Даже если будет больно – я всё равно хочу.»
Голос девочки. Уверенный. Целый. Без страха.
Лейла замерла. А затем голос сменился: отрывки репетиций, смех за кулисами, шёпоты на записях, аудиописьма, которые она, вероятно, когда-то оставляла себе. В момент, когда ещё верила в мечту. Во что-то большее.
С каждой минутой в её груди шевелилось то, что давно не отзывалось: жажда, гнев, смелость.
На ленте не было трагедий – только жизнь, которую она отдала в залог реальности. Где за удобство платят памятью.
И в конце – тихий шёпот.
«Ты ещё можешь. Если не боишься слышать себя. Но перемотать можно только один раз.»
Она поняла – если сейчас выключит, то всё останется, как было. Если нажмёт «перемотать» – не вернётся. Лента даст ей возможность прожить один день из прошлого по настоящему. Не как воспоминание, а как шанс.
Лейла нажала.
Она проснулась в гримёрке, пахнущей пудрой и пылью. За дверью – сцена. Люди. Афиша: «Моноспектакль. Лейла О.»
Сердце билось так, как давно не билось. Не тревогой – живым трепетом. Как перед прыжком в воду с высоты.
Она вышла. И сыграла. Не так, как учат. А как будто наконец вспомнила, кто она. Не ради зрителей. Ради себя той, что записала голос на ленту.