На производство нельзя пройти с телефоном, серёжками, зажигалкой, часами, пирсингом, в очках с металлическими элементами, в джинсах с клёпками или со вставным золотым зубом. Наши бедные девочки вынуждены подбирать себе лифчики без металлической косточки, поэтому проявите снисхождение к несовершенной форме их груди.
– Нет. Для начала… Не вы мне крест, а… не вы мне его повесили, и не вы… а, не вы его будете снимать. – В Колиных глазах мерцала гордость первых христиан.
– Не нужен он мне. – Охранник растерянно листал журнал. Он даже зарделся. – Сейчас позвоню и уточню про вас. Не ругайтесь.
– Коля – мученик за веру, получается, – сказал я охраннику, который, услышав это, нахмурился и, кажется, испугался.
Я почувствовал, как меня дёргают за капюшон балахона. Обернулся. Своими выползшими почти на переносицу глазами на меня смотрела Анечка. Под ярким светом большой коридорной лампы, находясь совсем близко, я заметил пятнышки, высыпавшие у неё на лбу, носу и остром, как перевёрнутое яйцо, подбородке. Значит, весна окончательно победила зиму. Скоро потянет смотреть на речку-вонючку и опять не получится бегать по утрам.
– У тебя шнурки, – сказала Анечка.
Шнуруя кроссовки, я спросил у неё:
– Как тебе та брошь с российским гербом? Носила бы такую?
Отвечая, Анечка дышала тихонько, как в засаде:
– Дорого. Оно стоит трёху. Три миллиона. И куда его носить? На завод? Нельзя. А больше некуда. Деревянные бусы хочется, как у девочки-менеджера с пятого этажа, – красиво. В очках-велосипедах. Худенькая такая – Саша, знаешь?
– Да не знаю я там никого. Слушай, три миллиона, – изумился я, – шесть лет трудовой жизни. У меня вот только крестик был в детстве. Я ковырялся им в зубах и сломал.
Взгляд охранника прилип к Анечкиной груди. Мы прошли друг за другом рамку.
– А хочешь, – сказал Анечка, – ко дню рождения мы подарим тебе золотой крест с сигаретную пачку? Смотрится весьма.
Она преподнесла это так серьёзно, что мне пришлось настойчиво возразить:
– Лучше деньги.
На улице мы не расстались, а вместе пошли через парк им. Ленина, откуда Ленина давно убрали. Карусели не работали. За время ковидного простоя они заржавели и вызывали теперь тревожные чувства. (Замеревшее колесо обозрения – дурное предзнаменование, как оказалось.)
– Я домой пешком. Нужно форму поддерживать, а то разожрусь, как Гриша Мельник. Видела, как забавно он сегодня подмигивал пупком из-под майки?