Было это уже весной, и тогда выжили, согретые солнцем, поддерживаемые молодой крапивой да черемшей и открывшейся рыбалкой на Ангаре и Байкале.
К рыбалке все в деревне были приспособлены, и как только очищался исток Ангары ото льда, смолили и спускали на воду баркасы, лодчонки, самые разные суденки и гребли на стремнину, где играл хариус, резвились ленки. А чуток позже уходили на Байкал, правили сети и таскали омулей на заготовку полные берестяные короба. Рыбу солили, а кадки опускали в погреб, где к зиме привычно собирались бочонки квашенной капусты, брусники и клюквы, соленое сало в туесах. А излишки рыбы, – свежей да соленой, везли в Иркутск на рынок. Ближе и просторнее был Центральный рынок среди Иркутских церквей, но наведывались и на Глазковский, что на левом берегу Ангары. Там за понтонным мостом новый вокзал железнодорожный разместился, и было выгодно торговаться с проезжающими и прибывшими. Глазковский рынок был удобен и тем, что рядом стояла ладно рубленная из сосны большая Лагерная церковь, куда водили на молитву солдат здешнего гарнизона. Вечно голодные солдатики активно раскупали орехи, рыбку, стряпню – пирожки да пряники. А как грянула гражданская и в Иркутск вошли по-хозяйски чехословацкие легионеры, приспособили Лагерную, поименованную Петропавловской, иностранцы под себя и справляли молебны на свой манер. Обряды вершили со своим капелланом, но рыбку, орехи да стряпню скупали также охотно. Галдели солдатики, заполнив ряды, на наречии, как бы знакомом, но все же непонятном. Но на рынке оно все просто: ткнет пальцем в товар покупатель, денежку отвалит, – вот и весь торг.
Японцы также наведывались на рынок. Батальон басурман разместился в предместье Глазково за высоким забором купеческого подворья, и солдатики бегали на рынок, раскосо выглядывали товар, частенько принюхивались, морща плоские свои носы, прикупали охотно и рыбку, и самогон, галдя: «Сакэ, сакэ…».
Рядышком с Астаховым сопел в обнимку с винтовкой, забравшись весь под кошму, его сотоварищ Колька Радичев.
Лицо Кольки, укрытое солдатской папахой до глаз, едва виднелось из-под рогожки, и было заметно, как блаженен его утренний сон: розовые губы сложились бесформенным вареником и нет-нет расползались в улыбке.
– Вот спит, зараза, всю дорогу и ночью его не добудишься, − подумал добродушно Яшка и поправил ровнее папаху на голове приятеля.