Алексей Кривошеин никогда не мечтал о славе, деньгах или признании. Он любил чинить – не вещи, а смысл.
Когда он был мальчиком, его любимой игрой было складывать осколки. Разбитые чашки, сломанные кораблики, рваные книги. Он подбирал, приклеивал, разглаживал. Никто не учил его этому, просто в этом был порядок, который он чувствовал телом. Как будто восстанавливая предмет, он восстанавливал и себя.
Он родился в Тихой бухте, в доме, который построил его дед – моряк. Дом с прохладными полами, кряхтящей лестницей и запахом воска и соли. Мама преподавала в местной школе литературу, отец работал в мастерской часов. Алексей унаследовал от них терпение, тонкость в деталях и умение молчать не от скуки, а от полноты.
Сначала он уехал – как все. Поступил в Академию художеств в Петербурге, учился на факультете реставрации живописи и антикварных рам. Руки у него были точные, спокойные. Ему доверяли сложные объекты – фрагменты икон, гобелены, старинные багеты с поталью. Он не спешил. Не спешить было его природой.
В двадцать семь он встретил Наташу. Она работала в библиотеке при Академии. Весёлая, живая, как весенний ветер. Она смеялась, пока он молчал. Обнимала, пока он просто держал руку. Она была его светом – беспокойным, ярким, бесстрашным.
Они жили просто, в маленькой квартире с видом на двор-колодец, пили чай на подоконнике, ездили на поездах без кондиционеров, собирали открытки с блошиных рынков. Он думал, что так будет всегда.
А потом – больница. Диагноз. Пустота.
Полгода борьбы, и одна зима, которая не кончилась.
Когда она ушла, он замолчал по-настоящему. Уехал обратно в Тихую бухту. Сначала – «на время». Потом – навсегда. Открыл мастерскую – почти по привычке. Начал принимать заказы: рамы, старые картины, часы, зеркала. Люди приносили ему то, что было треснуто, и он чинил. Молча. Спокойно.