На табурете перед мольбертом, как печальный трофей, лежал старый магнитофон «Весна-202» – точная копия того, что был у него в машине, пережиток прошлого, наполнившийся теперь зловещим смыслом. На нем покоилась кассета с этикеткой, на которой дрожащей рукой было выведено: «Слушай один». Буквы плясали, словно их автор боролась с непостижимой силой, чтобы оставить это последнее послание.
Рядом с магнитофоном стояла чашка с остывшим чаем, давно забытая, с зеленоватой плёнкой плесени, расползающейся по поверхности, словно ядовитая флора. В ней отражался свет – не от лампы, не от окна, а от невидимого источника, пульсирующего в самой глубине подвала, словно дышащего злобой. Макс протянул руку, не в силах сопротивляться жуткому любопытству, и в этот момент чашка внезапно треснула пополам, словно по ней ударили невидимым молотком, и разлетелась на осколки, словно предвестник беды.
Не обращая внимания на предостережение, охваченный леденящим душу отчаянием, Макс нажал кнопку «воспроизвести» на магнитофоне. Механизм сначала заскрипел, протестуя против возвращения к жизни, затем издал звук, похожий на вздох, словно сам подвал вздохнул, готовясь раскрыть свои ужасные секреты, и запись началась. Ее голос звучал ровно, без слез, с пугающим спокойствием, но с той особой интонацией, с той нежностью, смешанной с болью, которую он узнал бы из миллиона других.
«Если ты это слышишь – я сделала это. Не ищи виноватых. Не вини себя. Просто… сыграй мне «Белую тень» в день моего рождения. У реки. Там, где мы встретились. Вспомни, как мы были счастливы, хотя бы на мгновение».
Пауза, тягучая, наполненная невысказанными словами и страхом. Затем шепот, едва слышный, словно она говорила откуда-то из могилы, заставил Макса невольно оглянуться в поисках ее призрака в тенях подвала:
«И Макс… Не приходи в подвал снова. Дверь должна оставаться закрытой. Пусть все останется здесь. Забудь обо мне. Спаси себя».
Щелчок. Тишина. Но тишина, наполненная эхом ее последних слов и зловещим предчувствием. Тишина, которая кричала громче любых звуков. Тишина, которая говорила о том, что он потерял навсегда.
В тот же миг свет, которого, казалось, и не было, погас. Не просто выключился, а словно впитался в стены подвала, оставив после себя лишь густую, непроницаемую тьму. В этой абсолютной темноте, где не видно даже собственных рук, что-то шевельнулось у его ног. Слабый шорох, как будто перебирают сухие листья. Холодные, костлявые пальцы, неестественно длинные и тонкие, обхватили его лодыжку, сковывая её ледяной хваткой. Макс вздрогнул, пытаясь вырваться, но хватка только усилилась. В ушах зазвучал шепот, которого точно не было в записи, которую он только что прослушал, – низкий, хриплый, словно доносящийся из-под земли: «Ты опоздал».