Макс резко нажал на тормоза, заставив машину взвизгнуть и остановиться посреди моста. Ветер с реки хлестал в лицо, принося с собой сырость. Сердце бешено колотилось в груди, с каждой секундой набирая обороты. Он с трудом поднёс к уху хрипящий аппарат.
Голос в трубке был едва слышен, словно говорящий находился под водой или очень далеко. Шум и помехи заглушали каждое слово, но он узнал бы его из миллиона. Голос, ради которого он был готов на все. Голос, который он больше всего боялся не услышать снова.
– Ты же обещал… – прошептала она, и этот шёпот, пробиваясь сквозь треск и помехи, врезался в его сознание, как осколок стекла. Обещал, что? Что он должен был сделать? И где она сейчас? На другом конце провода повисла тишина, такая густая и давящая, что Макс задыхался. Этот короткий обрывок фразы, этот слабый, словно предсмертный вздох, породил в нём бурю вопросов, страхов и надежд. Теперь он знал наверняка – она жива, и он должен ее найти. Любой ценой.
Удар. Металл взвизгнул, скручиваясь в предсмертной агонии. Грузовик, эта неуправляемая стальная громада, несущаяся на полной скорости, обрушился на беззащитную «Волгу» сзади, словно молот на наковальню. Удар был такой силы, что машину развернуло, и она закружилась в безумном танце по мокрому, предательскому асфальту. Скольжение, визг шин, и вот уже «Волга» кувырком вылетает на обочину, в поросшую травой пропасть. Перед тем, как сознание окончательно погрузилось в непроглядную темноту, как будто кто-то выдернул шнур питания, он увидел её. Её силуэт, чёткий и трагичный, на мосту, возвышающемся над местом трагедии. В том самом чёрном платье, которое он так любил. Только розы… Розы теперь были не белыми и не кремовыми, а зловеще-красными, словно только что вымазанными свежей горячей краской.
– Это невозможно… – пронеслось в тумане в моей голове, последнее сопротивление тьме. «Она же ненавидела красный… Это было её табу, её личная война против цвета крови…»
Очнулся. Белый, ослепительно белый потолок, давящий своей стерильностью. Боль – пульсирующая, пронизывающая, захлестывающая остатки сознания. Где машина? Где она? Жива ли? Вопросы обрушились лавиной, но голос не слушался, горло пересохло. Санитары, бесчувственные маски в белых халатах, грубо прижали его к койке, не давая подняться, а за окном уже сгущались сумерки – сколько часов прошло? День? Неделя, целая вечность? Голова раскалывалась, а во рту стоял мерзкий, липкий привкус крови и дешёвых лекарств.