– Спасибо, – поблагодарил я его, и мы снова крепко пожали друг другу руки, прямо как перед боем.
– А царь Василий скоро тебя навестит, – заверил меня Делагарди. – Не сегодня к вечеру, так завтра точно жди его в гости. В этом вашем Кремле только и говорят, что о твоём чудесном выздоровлении. Но царь пока медлит, ждёт, когда ты оправишься, чтобы достойно его принять. Так народу говорят.
Ждёт дядюшка, на самом деле, другого – вдруг я всё же умру, потому что бывало такое, что болящий сперва идёт на поправку, а после всё же смерть берёт над ним верх. И если это случится со мной после царского визита, народ уже точно поверит, что за моей смертью стоит именно он и никто другой.
Мы распрощались, а когда вернулись мама с женой, я велел им готовить дом к царёву визиту.
– Так давно готово всё, Мишенька, – улыбнулась мама. – Думаешь, я совсем стара стала на голову, да не понимаю, что царь наш тебя навестит. Встретим его как положено.
Даже стыдно немного стало. Наверное, тот, прежний, Михаил Скопин-Шуйский такой оплошности не допустил бы. Но пока подобные глупости можно списать на последствие болезни, а вот после будет куда сложнее выкручиваться. Ещё бы как-то аккуратно выведать у матери, что за кошка пробежала мне мной и Александрой, но я пока не знаю, как это сделать.
Раз дома всё готово, нужно и себя подготовить к царёву визиту. Встречать дядюшку надо не в кровати, а на крыльце, как положено, а значит, пора уже выбираться из собственных покоев. Да, ноги держат ещё не слишком уверенно, но валяясь и дальше большую часть дня я на них никогда не встану. Да, страшно смотреть на чужой мне мир вокруг, я боюсь подойти к окну, открыть ставни и глянуть на совершенно чужой мне город семнадцатого века. Прямо, как герою древней, ещё досовской игры Another World, который смотрит на пейзаж другого мира и только тогда осознает, где оказался. Москва семнадцатого века, смутного времени, мне такая же чужая и чуждая, как другая планета. Но раз уж я попал сюда, значит, надо начинать жить, а не хоронить себя в этой кровати.
– Ступайте, – велел я маме и супруге. Не хочу, чтобы они видели мою слабость. – И пришлите людей, одеваться буду.
– Ох, не рано ли вставать-то тебе, Мишенька, – лицо матери изменилось. – Ведь третьего дня только смерть над челом твоим витала. Сама её видела.