– Мать, – голос Марка прозвучал с еле уловимой ноткой недоумения, почти граничащей с иронией, – к чему этот… эшелон мыла? И зачем столько свечей и спичек? – Он приподнял одну бровь, изогнув ее вопросительным знаком, и в уголках его губ промелькнула легкая усмешка. Взгляд его скользил по возвышающейся горе белых брусков, словно случайно обнаружил в гостиной непонятный монумент из чужого мира. Запах лаванды и лимона, исходящий от мыла, наполнил комнату, создавая странный контраст с невысказанным напряжением, повисшим в воздухе.
Мать медленно выдохнула, воздух вышел из ее груди не просто вздохом, а тяжелым, усталым стоном. Ее глаза, обычно такие ясные и теплые, словно отражение солнечного дня, сейчас ускользнули от взгляда сына, ища убежища в неопределенности пространства за окном, в бескрайнем сером небе, нависшем над городом. – Слухи, Марк… – начала она неторопливо, выбирая каждое слово с особой осторожностью, будто каждое из них было драгоценным камнем, который нужно взвесить на ладони, – говорят… война надвигается, как зимняя буря. И тогда… весь этот привычный мир, в котором все эти мелочи кажутся такими естественными и само собой разумеющимися, может рассыпаться в прах, как карточный домик от легкого дуновения ветра. Всего этого… просто не станет. Как не станет чистого неба после затяжного ливня, как не станет пения птиц в опустевшем лесу.
– Война? – Марк рассмеялся, но в его смехе не было веселья, скорее насмешка над маминой тревогой, неверие, смешанное с нетерпением. – Какая еще война? Ты снова читаешь страшилки в газетах? Или соседки нашептали очередную глупость? Мир сейчас стабилен, как никогда, все говорят об экономическом росте, о процветании…
– Не та война, что гремит на первых полосах газет, не огненный вихрь ядерного пламени, который мы видели в хрониках, – голос матери задрожал едва заметной дрожью, будто тонкая стеклянная нить, колеблющаяся на холодном ветру, – а войны тихие, словно тени, скользящие по стенам в сумерках, ползучие, как цепкие корни сорняков, прорастающие между своими, между близкими сердцами. Страшнее любой бомбы, Марк, потому что те, большие, уничтожают здания и города, но оставляют надежду на восстановление. А эти… эти выжигают души до пепла, дотла, превращают живые сердца в безжизненные пустыни, где ничто не растет, кроме горечи и разочарования. Они крадут не только настоящее, но и будущее, оставляя после себя лишь холод и пустоту, которые не заполнить ничем.