Игорь как режиссер умеет с насмешкой или презрением отмечать раздражение и злобу тех зрителей или критиков, которые не в состоянии принять и пережить сам факт сильных чувств и вдохновенную, яркую игру актеров, способных их передать. Так бунтует всесторонняя бездарь, – сделал давно вывод Игорь. Люди бьются о собственную эмоциональную тупость и не способны из нее вырваться. Потому что признать ее наличие – их приговор себе. Они могут признать себя бедными, несчастливыми или больными, но только не ущербными, не гнилыми пнями, которые не способны осознать чужую страсть, драму, чье-то ослепительное счастье. Хотя бы допустить и смириться. Легче все это отвергать до гробовой доски.
Да, Игорь слегка презирает человеческую неполноценность, но как творец принимает и ее. Зрителя, как прохожего, не выбирают. Но однажды тяжелой бессонной ночью он уходит из супружеской спальни в кабинет, чтобы там застыть на часы, как ему казалось, без мыслей. А к утру выносит и себе приговор. Настал, как говорится, черед. Он обращается к своему отражению в темноте:
«Казалось, что неполноценность – удел других. Так долго казалось. И вдруг стало ясно: да это же мой удел! Вот в чем так трудно было признаться себе самому. Я понимаю самые тонкие и самые сильные эмоции на площадке, на экране, на страницах сценария. И я всегда панически боялся их в жизни. Я убедил себя, что мне с Викой удобно и легко, как с комфортной машиной, качественным креслом. Я бы хотел презирать Алексея за то, что он так горел на всех кострах с ней и без нее. И, наверное, горит до сих пор, если еще не обуглился. Пытаться пренебрежительно отталкиваться, как поступают все ущербные и толстокожие? Но перестало получаться. Наверное, переполнена чаша лицемерия и самообмана. Временами я ненавижу их обоих за то, что они настолько не такие, как я. И я не хочу, чтобы Алексей жил на свете. Потому что Вика не перестанет его любить, пока он жив. А я никогда не смогу свободно вздохнуть, постоянно понимая, что этот человек дышит глубже, талантливее и с гениальным результатом, при всем его нелепом безумии и преступном отношении к себе, своей жизни и любви. Алексей топчет себя, как никто и никого, – и при этом даже не становится жалким. Он всегда умудряется оставаться на недосягаемой высоте. А мой удел – лишь хорошо прятать свою ущербную ненависть. И покорно тащить свой тайный крест. Существует же миссия или синдром Сальери. Возможно ли нести эту тяжесть не покорно, а как-то иначе? Ущербность, мать ненависти, никогда не позволит мне ответить себе на этот вопрос».