Древнерусская литература. На кафедре Владимир Владимирович Кусков. Говорит о каких-то «апокрифах», сыплет древними названиями, речь густо приправлена непонятными для меня терминами… Мне он напоминает пастора. Проповеди его меня не трогают. Мне скучно.
Теперь на кафедре Павел Александрович Шуйский. Античная литература. Гомер – «Илиада» и «Одиссея». Он читает стихи в оригинале, запомнилось: «Армо вирумкве кано»… – самое начало, гекзаметр. Известно, что он перевёл обе поэмы великого грека на русский язык… Он темпераментный, подвижный, но очень старый, даже дряхлый.
А ещё он преподавал латынь. Но я занималась не у него, а у медлительного величавого Эбергардта, тоже старика! Про них гулял такой слух-анекдот. Эбергардт, выйдя из деканата, с трудом натягивает на себя пальтишко Шуйского и важно удаляется. За ним выскакивает Шуйский, срывает с крюка оставшийся балахон крупного Эбергардта и, утонув в нём, размахивая пустыми рукавами, убегает. Ни тот, ни другой подмены не заметили.
Среди педагогов, оказывается, они имели прозвище «бесполезных ископаемых».
На лекциях Шуйского мне тоже было не интересно. Не волнуют меня древние греки в его изложении…
Есть ещё Китайник Михаил Григорьевич. Лекции по фольклору. Я оказалась однажды в первых рядах, прямо перед кафедрой. Он говорит быстро, размахивает руками, а на меня падают брызги его слюны. Это я ощущаю всякий раз, когда появляется Китайник. Его я побаиваюсь.
Нет, не греет мне душу университет. Не понимаю я, чем провинился академик Марр и почему так важны работы Сталина по языкознанию, хоть и читает о них лекции один из любимых студентами Павел Акимович Вовчок.
А ещё старославянский язык, который читается сухо и формально… И множество других, таких же формальных дисциплин…
«Ненавижу всяческую мертвичину!»
Так почему же я не сбежала из университета? Тайком от родителей я написала уже письмо о переводе в Киев. Жду ответ.
А пока – ещё одно лицо. Я поняла не сразу, что означает появление на кафедре этой невысокой женщины в зелёном платье.
Но студенты всегда знают всё. Сначала по аудитории проносится гул: Анна Владимировна Тамарченко. Потом наступает глубокая тишина. Студенты ловят каждое слово: лучшая из лучших. «Введение в литературоведение».
Наука мне пока недоступна, но низкий хрипловатый голос Тамарченко, отчётливое ленинградское в отличие от московского «что», даже зелёное платье, отозвались в душе неясным эхом. И вот я среди тех, кто записался в её кружок. Помню, что готова была взять любую из предложенных ею тем и она, мягко усмехнувшись, сказала, что «первокурснику интересно всё».