Я не смогла найти ответа на эти вопросы. Точнее, не захотела. Проще было задёрнуть глаза шторками век и пробубнить изумлённо вытаращившейся матери: «Мам, не моё это. Домой хочу. В Россию.»
Я долго не могла признаться в этом даже себе. А именно – в своих чувствах к Генке, моему соседу по лестничной клетке, который пять лет тому назад купил квартиру в нашем доме и поселился не только на нашей площадке, но и в моём сердце…
Да, я влюбилась в этого странного парня, который был старше меня на шесть лет. Он был когда-то женат, сам рассказал об этом. Детей у них не было, и это обстоятельство странным образом обнадёживало меня. Если когда-нибудь мы будем вместе… Дальше мечтать я страшилась, сознание пряталось, торопливо задёргивая плотную занавеску обыденности и занятости.
Никакой белозубый Дэвид, стоящий у бассейна, и, поигрывающий в солнечных лучах рельефами подкачанных мышц, не мог заменить мне усталую улыбку вечно небритого бледного Генкиного лица.
Я старалась не думать о Гене, но, когда бывала дома, особенно вечерами, часто подходила к входной двери, вслушивалась в напряжённую тишину подъезда, ожидая звука подъехавшего лифта, знакомых шагов, открывающейся с характерным скрипом двери соседской квартиры. Сгорала от стыда, представляя, что сейчас он застукает меня, но продолжала ждать. Не всегда, но очень часто.
А Гена? Он относился ко мне с той искренней дружеской теплотой, которая исключает проявление каких-либо других, более глубоких, чувств. Мне представлялось именно так. Лишь однажды наши руки соприкоснулись, когда Гена протягивал мне очередную книгу, которыми мы постоянно обменивались. Я почувствовала, как пролетела по венам горячая искра, зажигая щёки жарким румянцем, а он… Даже не заметил.
Таков уж он был, Геннадий Журбин, весь в своей журналисткой работе, в чтении всевозможной литературы. Мне казалось, развод причинил ему очень большую боль, и он не был готов к отношениям. Всё это были только мои мысли и умозаключения: как-то не принято у нас было копаться в мозгах друг друга, не считая размышлений и споров о книгах.
Когда-нибудь я решусь и признаюсь в своих чувствах, размышляла я, выгружая на стол толстенькие, радующие душу запахом свежей краски, томики. На этот раз я накупила классиков: Гоголя, Куприна, Достоевского. Что-то было уже прочитано давным-давно, что-то ещё маячило в желаниях, но набрала я именно того, чего сейчас просило сердце.