Выступили «четверняшки» лучше всех, с большим отрывом! Нас столько раз вызывали на поклон, что мы все еще были на сцене, когда сестра Асунсьон вышла объявлять победителей. Мы направились было на выход, но она жестом остановила нас. Зал разразился дикими аплодисментами, топотом и свистом, хотя все это было запрещено как поведение, неподобающее истинным леди. Впрочем, сестра Асунсьон, похоже, забыла о собственных правилах. Ей пришлось поднять над головой награду – почетную голубую ленту, – чтобы все наконец успокоились и услышали, как она объявляет о нашей победе.
Когда овации стихли, мы узнали, что нас в составе целой делегации отправят из Ла-Веги в столицу выступить с нашим триумфальным представлением перед Трухильо в его день рождения. Потрясенные до глубины души, мы переглянулись. До этого монахини не упоминали ни о каких дополнительных выступлениях.
Переодеваясь в классной комнате, мы начали спорить, стоит ли нам отказаться от выигрыша.
– Я не поеду, – заявила я, смывая толстый слой пудры с лица. Мне хотелось заявить протест, но я не очень понимала, как лучше поступить.
– Да ладно, давайте поедем, – умоляла Синита. На ее лице отразилось выражение такого отчаяния, что Эльса и Лурдес с готовностью согласились:
– Давайте!
– Но нас же обвели вокруг пальца, – напомнила я.
– Ну пожалуйста, Минерва, – не унималась Синита. Она приобняла меня одной рукой, а когда я попыталась высвободиться, легонько похлопала меня по щеке, упрашивая согласиться.
Я не могла поверить, что Синита действительно хотела это сделать, учитывая, как в ее семье относились к Трухильо.
– Синита, зачем тебе вообще выступать перед ним?
Синита вытянулась по струнке, преисполненная гордости – ну настоящая Свобода.
– Пойми, это не для него. Наша постановка – она ведь о том времени, когда мы были свободны. В ней есть что-то вроде скрытого протеста.
Это решило дело. Я согласилась поехать при условии, что мы будем выступать переодетыми в мальчишек. Сначала мои подруги ворчали, потому что нам пришлось поменять в тексте кучу женских окончаний, так что все рифмы рассыпались. Но чем ближе становился великий день, тем больше нас преследовал призрак Лины, пока мы совершали прыжки на месте в Зале имени Лины Ловатон. Ее прекрасный портрет неотрывно взирал через весь зал на фотографию Хозяина, которая висела на противоположной стене.