Вспомнил их любимые песни. Nirvana, Radiohead, Linkin Park… Он слушал такую мрачную музыку, а она никогда не жаловалась. Просто говорила: «Главное, чтобы тебе нравилось, Данила».
Он вспомнил книги, которые они читали вместе. «Автостопом по галактике», «Sapiens», «Нейромант»… Она очень поддерживала его увлечение книгами, даже когда он читал всякую «чернуху» и «киберпанк».
Он вспомнил Лену, девочку с красными пандами с пятого этажа. Она была в него влюблена, а он… Боялся признаться себе в том, что она ему тоже нравится. Он боялся любви. Боялся всего на свете. А теперь у него уже и не будет ничего. Вообще ничего.
И вот теперь он здесь. Призрак на крыше. А Женька там, внизу, зажигает свечу, чтобы его не нашла тьма.
Дэн закрыл глаза, лег на холодную крышу своим истерзанным боком. Он не знал, могут ли призраки плакать. Но он плакал. О потерянной жизни, несбывшейся любви, о своей матери.
Он дал себе слово, что сделает все возможное, чтобы помочь ей пережить весь этот кошмар. Доказать ей, что он не пропащий. Что любит ее. Он рядом. Теперь целую вечность.
Тихая осенняя ночь опустилась на город. Дэн остался один на крыше, под мелким моросящим дождем. Тот проникал сквозь него, оставляя на коже мурашки, хотя он больше не чувствовал своего тела так, как раньше. Холод был другим – не таким, как при жизни. Он не заставлял дрожать, а скорее обволакивал изнутри. Точно кто-то лил ему в душу ледяную воду.
Сначала он пытался отвлечься. Считал огни в окнах, представлял, что происходит за каждым из них. Каждый светящийся квадратик казался ему маленьким миром, в котором кипела жизнь. Там, за стеклами, люди ужинали, смеялись, ссорились, смотрели фильмы. Там была жизнь, настоящая, яркая, а он был здесь, наверху, в этом странном, холодном пространстве, где даже дождь казался чужим.
Ему было страшно. Не так, как в детстве, когда он боялся темноты под кроватью, а глубже, острее. Каждый шорох, скрип металла заставлял его вздрагивать. Ему мерещились когти и клюв ужасного Стража, будто бы следящего за ним из темноты. Дэн несколько раз поскользнулся на мокром бетоне. Его охватила паника: «А что, если я упаду? Опять?» Но потом он ворчал себе под нос: «Призрак, упавший с крыши, дважды – это уже совсем не смешно».
Камень вины, который он носил в груди, болел, но уже не так сильно. Он привык к этой боли, как привыкают к старой ране, что ноет перед дождем. Иногда он даже забывал о ней, особенно когда смотрел вниз, на город, который когда-то был его домом.