Неужто нельзя обойтись без противного запаха, отвратительного внешнего вида, не перешагнуть через это… Увы, видимо, нельзя. Требуется именно преодолеть. Другого пути нет.
Не раз и не два потом приходилось именно преодолевать, где-то глубоко пряча брезгливость, природную естественную рефлексию. И всякий раз Стас вспоминал эти первые занятия по анатомии.
Не боги горшки обжигают. Подавил в себе, выключил на время все, что мешает, и – в бой. Никакая другая специальность на земле так не обнажает первородную сущность жизни, ни в какой другой так вплотную не соприкасаешься с ее обреченностью, с неотвратимостью трагической развязки. Более прагматичной профессии не существует. И не будет никогда.
– Как вы стоите?! Где колпаки? Ой, непричесанные, как из курятника, честное слово… – отчитывала группу, кое-как успевшую перекусить бутербродами с кофе после контрольной по органической химии, доцент кафедры Шлиповская. – Вы стоите перед мертвым человеком, поимейте совесть, товарищи!
Зато латынь удивила.
Стас отлично помнил, какие рецепты выписывала ему участковая врачиха, когда он валялся с температурой. «Без пол-литры, внучок, я энту писанину не пойму никак!» – говаривал, помнится, дед Стаса.
И как он удивлялся, когда в аптеке ему выдали именно тот антибиотик, название которого он слышал из уст врачихи. Как фармацевтам удавалось разобраться в этой филькиной грамоте?
И тут вдруг: «Да талес дозис нумером…» Совсем другой коленкор!
Вот оно как, оказывается! Целая наука, иерархия! Каждая буква, каждая строчка – на своем месте.
И хотя группа в основном спустя рукава относилась к латинскому, дескать, экзамена по нему нет, а зачет как-нибудь с горем пополам получим, «спихнем!», Стас не на шутку раздражался, когда что-то не мог расслышать из-за постоянного гула в аудитории.
Врачиха, каракулями выписывавшая рецепт, наверняка также шумела в свое время на занятиях, толком не усвоив эту науку.
Вспоминая сейчас, каким идеалистом он пришел в вуз, Пермяков не раз усмехался, но… Именно так вначале и было. Он готов поклясться!
К примеру, если бы ему тогда показали, во что с годами превратится его каллиграфический почерк – он бы полез в драку.
Вершины, которые казались недосягаемыми, с грохотом рухнули, на их месте выросли новые, о существовании которых раньше даже не задумывался.